Блокадный ленинград новогодние подарки

Подвиг советского шофера: как Максим Твердохлеб доставил мандарины детям блокадного Ленинграда

Под вражеским огнем, в зимнюю стужу, раненый — он продолжал путь, думая о тех, кто ждет его по ту сторону Ладоги. Зимой 1941 года Максим Твердохлеб вез по Дороге жизни новогодние подарки детям блокадного Ленинграда.

Максим Твердохлеб в годы войны служил в автобате, возил грузы по Ладоге, спасая сотни жителей блокадного Ленинграда. Путь по Дороге жизни был полон смертельного риска: вражеские бомбежки, тонкий лед, многодневная усталость водителей — опасность подстерегала повсюду.

Максим не раз бывал на волосок от смерти. Однажды в его груженную боеприпасами полуторку попал вражеский снаряд. Горящую машину чудом удалось потушить, но, пока водитель боролся с огнем, он не заметил, что сильно обжег руки — обнаружил это, лишь когда снова сел за руль: «…руки — как у вареного рака клешни, все красные, и боль, словно на костре жарят». В тот день он доставил груз, после чего попал в медсанбат.

Довелось ему, как он выразился сам, и «принять крещение в ледяной купели». По неокрепшему льду он вез из Кобоны муку. Пытаясь маневрировать под нацистской бомбежкой, попал в полынью — машина быстро погружалась на дно, а водителю чудом удалось открыть дверь и вынырнуть из ледяной воды. На подмогу прибыли находившиеся неподалеку зенитчики, но Максим не спешил принимать их помощь: первым делом — спасать муку. «В то время каждый грамм муки был так же дорог и нужен ленинградцам, как снаряды, как патроны на передовой».

В конце декабря 41-го, в канун Нового года, он вез подарки для ленинградских детишек. В полуторку загрузили фанерные ящики с надписью «Детям блокадного Ленинграда», заполненные мандаринами.

Т. Журина

Полпути Твердохлеб преодолел без препятствий, стараясь доставить груз с опережением графика. Где-то вдалеке эхом отдавался грохот вражеского огня — нацисты методично обстреливали трассу. Потом все смолкло.

П. Данилов

Ничто не предвещало беды, как вдруг загремели наши зенитчики — знак недобрый. Спустя мгновение в небе над Ладогой показались гитлеровские самолеты. Грозно ревя моторами, они открыли огонь по движущейся цели. Укрыться на ледяной дороге некуда — все видно как на ладони. Прибавив скорость, Твердохлеб старался уйти от огня. Один маневр удался, но враг вернулся снова. На этот раз свинец прошил кабину, отбило часть рулевого колеса, а водителя ранило в руку.

Б. Капранов

«Стервятники» оставили дымящуюся машину, и Максим, переведя дух, попробовал завести свою полуторку. И она завелась. «Попробовал рулить, машина слушается. Можно продолжать путь», — вспоминал водитель. А продолжать путь было нелегко: без лобового стекла тридцатиградусный мороз обжигал лицо, дымящий радиатор затруднял видимость, не давала покоя рука. Но сдаваться было нельзя — он вез подарки детям, которым нужен был праздник, чтобы хоть на минуту забыть об ужасах войны.

В. Короткова

В тот день Максим Твердохлеб доставил груз вовремя.

Источник

А вы знали, что у нас есть Instagram и Telegram?

Подписывайтесь, если вы ценитель красивых фото и интересных историй!

Источник статьи: http://bigpicture.ru/podvig-sovetskogo-shofera-kak-maksim-tverdoxleb-dostavil-mandariny-detyam-blokadnogo-leningrada/

Празднику быть! Каким был Новый год в блокадном Ленинграде

В декабре 1941 года в Ленинграде оставались десятки тысяч детей. Они наравне со взрослыми испытывали голод и холод первой блокадной зимы, ужас от бесконечных артобстрелов города. Лишить их в такое беспощадное время еще и новогоднего праздника было бы кощунственно. И он состоялся! В город привезли тысячу новогодних деревьев. А по Ладоге шофер Максим Твердохлеб под обстрелом вражеских истребителей (его машина получила 49 пробоин!) доставил с Большой земли мандарины.Вот как об этом празднике вспоминают его участники.

Декабрь 1942 года. В продаже — елочные украшения. ФОТО В. ФЕДОСЕЕВА

«Это было 6 января 1942 г. В этот день мы, школьники старших классов, праздновали елку в помещении Малого оперного театра. Начало праздника было назначено на 11 часов. Но еще задолго до того ребята, несмотря на сильный мороз, стали собираться у театра.

При входе мы обменивали наши пропуска на театральные билеты. На обратной стороне каждого стояла цифра. Она показывала, в какую очередь получать обед. Войдя в фойе, мы остановились в изумлении от красиво украшенных елок, весь театр был освещен электричеством. Это тоже оказалось сюрпризом, так как почти ни у кого света дома не было.

Праздник начался спектаклем театра имени Ленинского комсомола «Овод». В зале и на сцене было очень холодно, но слушали внимательно. В антрактах ребята выходили в фойе, где играло несколько оркестров, беседовали с артистами. После спектакля был обед, который в те суровые январские дни стал очень ценным подарком. На обед дали суп с лапшой, граммов сто пшенной каши и немного желе, ломтик хлеба граммов в пятьдесят. »

Ю. Артюхин

«В нашу 367-ю школу в канун 1942 года друзья-воины привезли на артиллерийском лафете елку. Мы украсили ее по-особому, повесив на ветки шерстяные и ватные носки, рукавицы, яркие кисеты. Это все сделали мы в подарок бойцам».

Т. Рудыковская (Григорьева)

«Для малышей организовали елки в школах и детских садах с выдачей подарков. Для нас, старшеклассников, устроили две общегородские елки.

Я получила пригласительный билет в театр. Мне это казалось неправдоподобным: в голодном, холодном осажденном городе — и вдруг елка! Но вместе с радостью охватила тревога. Внизу мелким шрифтом было напечатано: «Раздеваться обязательно».

Что же делать? Уже более двух месяцев мы не раздевались вовсе. 5-го ноября в наш дом попала бомба. Половина здания разрушена. В нашей части дома выбиты все стекла. Мы заделали окна фанерой, но все же ветер свободно гулял по квартире.

Я достала праздничное платье из замороженного шкафа в обледенелой комнате, согрела немного воды, вымылась, оделась и пошла пешком туда, где ждало нас чудо из чудес.

В театре все оказалось по-настоящему. Гардеробщики раздели нас. Мы немного поежились, но заняли свои места. После спектакля прошли в фойе. Стоял чудесный морозный день. Фойе было залито солнцем и украшено елками. Но, главное, здесь стояли покрытые белоснежными скатертями столы. Нас ждал неправдоподобный для тех суровых дней горячий обед из трех блюд. На первое подали в горшочках горячий суп с куском хлеба, на второе — котлетку с гарниром и на третье — кисель. Как мы были благодарны взрослым за эту елку-сказку!»

«Новый год пришел с замечательным праздником, который устроили для нас шефы-моряки с военного корабля, стоявшего на Неве. В большом зале стояла елка, а потом был концерт. Запомнился шуточный номер. Ведущий объявил: «Выступает Ляля Черн. рыжая!». (Ляля Черная до войны была популярной цыганской певицей). На сцену вышел бравый матрос, одетый в длинное женское платье и в огненно-рыжем парике. Пел он женским голосом, имитируя манеру эстрадных звезд. Мы хохотали так, что щеки болели. Я смеялась впервые после сентября 1941 года».

М. Ткачева (Сергеева)

Ранее «Санкт-Петербургские ведомости» узнали мнение ветеранов насчет «черной комедии» о блокаде Ленинграда под названием «Праздник», взорвавшей российское медиапространство.

Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 227 (6336) от 05.12.2018 под заголовком «Новому году быть!».

Источник статьи: http://spbvedomosti.ru/news/nasledie/novomu_godu_byt/

Детские воспоминания блокадников

Новогодние елки в блокадном Ленинграде

З има 1941/1942 года была с лютыми морозами (до –42 0 С). В одной из школ Красногвардейского района стояла нарядная елка и ждала детей. Городской транспорт бездействовал. Мама, Мамаева Евгения Ивановна, будучи директором школы, обратилась к директору совхоза «Ручьи» с просьбой о выделении трех подвод. И нас — детей, укутав в одеяла и полушубки, повезли лошадки на Николаевский проспект (ныне проспект Мечникова) в школу, в которой теперь расположен детский центр досуга. Лились мелодии из механически заводящегося патефона. Ни хороводов, ни танцев, ни пения — у окон и стен стояли изможденные дети. Худоба у иных такая, словно скелеты, обтянутые кожей, многие с неумытыми лицами и грязными руками — водопровод и канализация не работали. У многих ребят в руках были стеклянные баночки, традиционных подарков не было, нас угостили обедом. Что было на первое — не помню, а на второе — каша с крохотной котлеткой, что было уложено в баночки: все затем делилось на всех домашних. Вот так был отмечен новый 1942 год. Мне было тогда 10 лет.

Мама умерла в июле… Папа погиб на фронте… И мы с сестрой Лизой стали жить с тетями — сестрами мамы, окруженные заботой и вниманием.

Новогодняя елка 1943 года помнится на Петроградской в кинотеатре «Молния». Мы — дети заполнили зрительный зал, расположившись по рядам на сиденьях, а на сцене около зажженной елки выступали артисты — декламировали, пели для нас (елка была зажжена от аккумулятора, принесенного солдатами). И вдруг объявили: «Воздушная тревога!». Нас взрослые выводили в бомбоубежище и каждому вручали пакет с небольшим набором сладкого.

Все 900 дней блокады мы прожили в Ленинграде. Мы — дети посещали госпитали, устраивали концерты для раненых, чинили им белье и штопали носки, писали по их просьбе письма родным и близким.

Хазова Н.В. член ОО «Блокадник» СВАО г. Москвы

«Хлеба опять нет — только мороз и покойники»

Ленинград 23 декабря 1941 г. Мороз под тридцать градусов, уже давно выпал снег, который никто не убирает, и все ходят по протоптанным тропинкам. Как всегда утром, я иду в соседний дом № 11 в булочную за хлебом (мне 12 лет), выдают по карточкам по 125 граммов и мне и маме. Хлеб тяжелый и вязкий, муки не больше 50%, остальное — бумага и какие-то добавки.

В полутемной булочной (электричества давно нет) стоят всего 5–6 женщин, молчаливые и растерянные, такое же выражение лица и у продавщицы. Я подхожу к прилавку. «Девочка, сегодня хлеба выдавать не будем, на хлебозаводе нет воды и электричества», — говорит она мне. Я выхожу на улицу. «С чем же мы будем пить кипяток, который уже готовит на «буржуйке» мама, и никаких продуктов у нас уже давно нет». Конец месяца, наши карточки уже отоварены, остался только один талон на 200 граммов крупы. Беру дома карточку и иду в дом № 6 на другой стороне улицы (мы жили на Смольном проспекте), покупаю ячневую крупу, так как другой нет и, крепко прижимая к груди маленький пакетик, иду домой. Светло. Уже повезли на санках покойников, завернутых в простыни и привязанных к санкам веревками, они плоские и прямые, как доски. Их везут через Неву, которая совсем рядом, по Охтинскому мосту на Пискаревское кладбище. Никто не плачет и не разговаривает.

24 декабря — опять хлеб не выдают. По-прежнему мороз и покойники.

25 декабря — хлеба нет. Мы с мамой почти целый день лежим в кровати и слушаем радио. Передают прекрасную симфоническую музыку и стихи. Утром на нашем проспекте — сплошной поток покойников. Проехали две грузовые трехтонки с высокими бортами, доверху наполненные мертвыми замерзшими подростками-ремесленниками в своих черных шинелях и в шапках с торчащими во все стороны руками и ногами. Бегу домой, так как смотреть на это уже нет сил.

26 декабря — выдали хлеб. Ничего до этого вкуснее я еще не ела.

31 декабря пришел домой на Новый год мой опухший, почерневший папа, еле-еле передвигая ногами. Он служил в ПВО судостроительного завода «Северная Верфь» и сказал, что 26 декабря в городе умерло от голода 126 тысяч человек. Позднее эта цифра встречалась мне в официальных и печатных изданиях.

Колесникова И.П. член ОО «Блокадник» СВАО г. Москвы

Как я осталась живой!

Я родилась в прекрасном городе Ленинграде. Когда началась война, мне было восемь лет. Родители были в длительной командировке, папа был военным. Я осталась с бабушкой и дедушкой. Жили мы на Васильевском острове, в Гавани.

8 сентября 1941 г. немцы замкнули кольцо блокады по суше. Снабжение стало возможным только по воздуху или через Ладожское озеро. Многократно начали снижать нормы выдачи продуктов, а выдача хлеба сократилась до 125 граммов. Это был блокадный хлеб — черный, тяжелый, с суррогатами. Начались морозы. Холодно и голодно.

Дедушка был очень высокий, крупный. Все время говорил: «Таня, я есть хочу, свари мне фикус». Этот цветок рос в изголовье его кровати и был очень высоким. Бабушка долго отказывалась, а потом все-таки сварила. Он съел и говорит: «Вот теперь я усну». На следующий день дедушка умер. Мы с бабушкой на саночках отвезли его к месту, где складывали всех мертвых. Бабушка все говорила: «Держи его ноги, они почему-то сваливаются», а я боялась.

Мы с бабушкой остались вдвоем. Морозы крепчали. Стекла вылетели во время бомбежки и обстрелов. Окна забили фанерой, завесили одеялом. Топлива не было, темно, одна коптилка. Мы вместе ходили за водой, хлебом. Бабушка боялась оставлять меня одну. Идти было трудно, повсюду слежавшийся снег, сугробы.

Бабушка стала слабеть, часто отдыхала. Спали одетыми вместе в одной кровати, она прижимала меня к себе, чтобы было теплее. Ночью во время бомбежек вставали и шли в бомбоубежище.

В одну из ночей она меня не будила, чтобы встать, а я радовалась, что можно поспать. К утру, когда повернулась к ней, она как-то резко от меня отстранилась. Я стала ее тормошить — не просыпалась и была холодной. Бабушка была мертвой. Было очень страшно. В комнате холод, мрак, грязь. Я кое-как перебралась через нее, свалилась с кровати и спряталась в шкафу, который стоял в коридоре. Я пролежала там трое суток, пока меня не подобрали отряды МПВО и перевезли в квартиру, где были подобраны дети, такие же, как я. Я долго болела — не могла оправиться от дистрофии. Потом туберкулез, глухота. Но я все-таки выжила, хотя и сейчас еще страдаю от последствий голода. Почти все мы стали инвалидами.

Миндель И., член ОО «Блокадник» СВАО г. Москвы

Новогодняя елка сорок второго года

Теперь, спустя столько лет, я с удивлением вспоминаю этот странный праздник. Все, чем одарили тогда меня, десятилетнего, и тысячи моих сверстников, везли по ладожскому льду. «Новогодние подарки ленинградским детям!» — такие транспаранты привешивали к бортам полуторок. И называли эти подарки грузом особого назначения. И берегли, как снаряды и другие боеприпасы. Но об этом вычитал в книгах позже. А тогда…

Как-то вечером раздался настойчивый стук в дверь и послышался такой знакомый голос, от которого я отвык за блокадные месяцы: после нескольких уроков в родной школе в самом начале сентября занятия там прекратились, переместившись на месяц-полтора в бомбоубежище. Но с наступлением морозов и голода никто уже на занятия в бомбоубежище не ходил. Это была моя учительница Любовь Яковлевна с первого по третий класс. Она шумно поздравила нас с прибавкой хлебной нормы. Именно с этого дня иждивенцам и служащим, к кому относились мама, я и младшие брат с сестрой, норму увеличили со 125 до 200 граммов. Было 25 декабря сорок первого. И о прибавке мама узнала еще утром в булочной.

Конечно, Любовь Яковлевна обходила своих учеников не только для того, чтобы поздравить с прибавкой. Она принесла пригласительный билет на праздник новогодней елки. Это праздник устраивался в тридцатой школе — на углу проспекта Маклина и нашей улицы Печатников. Там будут давать подарки. И еще ребят ждет новогодний сюрприз.

И вот наступил этот день. Поверх свитера и рейтуз я надел свое выходное — матроску. Эта синяя блузочка с отложным воротником в белых кантиках была связана в моей памяти с довоенными праздниками: днями рождений и воскресными прогулками с родителями — в зоопарк или в соседний садик. Мама молча завязала на мне, уже одетого в пальто и шапку, толстый платок, чтобы не замерз. И наказала помнить о младших — сестре и братике: не раскрывать подарок и принести его домой нетронутым. Навсегда запомнил этот новогодний утренник. Елка стояла в углу спортзала, увешанная стеклянными и бумажными игрушками. Только ни свечек, ни лампочек на ней не было: электричество давно отключили, а вместо свечек везде освещалось коптилками. Но помнится, что платки, пальтишки и шубки все дети оставили в раздевалке: значит в зале было тепло. То ли протопили, то ли каким-то образом нагрели обширный спортзал — не знаю.

Незнакомая учительница по музыке играла на рояле, а Любовь Яковлевна и другие преподаватели пытались сбить нас в хоровод. Но это им никак не удавалось. Не было ни сил, ни охоты двигаться. И елка не вызывала у нас, детей, никакого интереса. К тому же наше внимание было приковано к столам, составленным в ряд вдоль одной из стен зала. А на столах — глубокие тарелки и возле каждой — ложка и вилка. Я сразу догадался, что будут кормить. И понял, о каком сюрпризе говорила Любовь Яковлевна. И уже ждал этого.

Плохо помню, чем нас еще занимали учителя. Кажется, читались стихи, пелись в разнобой песенки и загадывались загадки. Время тянулось и тянулось, а за столы не приглашали. И вот, наконец, долгожданная команда — садиться. Распахнулись двери — и две тетеньки в белых халатах и колпаках на голове вкатили тележку. А на тележке — алюминиевые чаны, над которыми поднималось облако с таким дурманящим запахом живой кухни.

Тот блокадный обед из трех блюд на празднике новогодней елки врезался в память навсегда. На первое — суп с вермишелью с удивительно вкусной клейкой гущей. На второе — котлета и пюре из сушеной картошки, в котором попадались полутвердые, не разваренные кусочки. На третье — компот из сухофруктов с кругляшками яблок на донышке стакана. И еще ломтик черного хлеба. О, это был замечательный праздник! Любовь Яковлевна со слезами на глазах обходила своих бывших третьеклассников и уговаривала не глотать непрожеванное. Спешить, мол, некуда. Обстрела нет. А после обеда можно еще поиграть и повеселиться. Не поручусь, что мы и вправду веселились после обеда. Помню только, как вручили каждому красочный кулек с подарком. А в кульке — пачечка печенья, длинненькая шоколадка и несколько конфет. По дороге домой не удержался и все-таки съел одну или две конфеты, а маме соврал, что ничего из подарка не трогал. Этот подарок мама разделила потом на всех и растянула на несколько дней. И все сокрушалась, что младшеньким ничего не полагалось: одаривали только школьников… После нового года мы прожили в Ленинграде еще восемь месяцев: нас вывезли по Ладоге в сентябре сорок второго.

«Этого нельзя забыть никогда»

Я, Родина (Становова) Зинаида Александровна, прожила все 900 дней и ночей блокады в пригороде Ленинграда, на ст. Борисова Грива, в 7 км от Ладожского озера, через которое проходила «Дорога жизни».

Тяжелейшие испытания, которые обрушились на жителей Ленинграда, были так же неожиданны, как и появление противника у его стен. Вначале это были артиллерийские обстрелы и воздушные бомбардировки, которым по своей силе и продолжительности не подвергался ни один город в годы Второй мировой войны. Потом пришли голод, холод и массовая смертность.

Прошло 65 лет с начала Ленинградской блокады, но в памяти сохранилось все то, что нельзя забыть никогда. Я расскажу о двух случаях из моей блокадной жизни.

Я, семилетняя девочка, вместе со своей бабушкой Натальей Михайловной в середине сентября 1941 г. пошла за клюквой на Ладожское болото. Собирая ягоды, мы вдруг услышали дикий звук летевших немецких самолетов, которые, отбомбив Ладожскую переправу, возвращались обратно. Но один самолет спустился так низко, что я запомнила его на всю жизнь — лицо фашиста, его очки, ухмылку и как, нажимая на гашетку, он начал поливать нас смертельным огнем и так до тех пор, пока мы не добрались до опушки леса. На болоте укрыться негде и мы ложились на кочки, а когда фашист делал новый заход, мы бежали, а потом опять в кочки. Вокруг свистели пути. Вспоминая сейчас об этом, с содроганием думаю, каким же надо быть чудовищем-человеком, чтобы гоняться по болоту за ребенком и старым человеком. Добрались с трудом до леса, отдохнули и пошли домой со словами бабушки: «Зинушка, больше никуда не пойдем».

Был уже 1942 г. Открыли школы, собрали детей, которые были еще живы, но голод делал свое подлое дело. Я слегла, уже не вставала, полная дистрофия. А рядом стояла воинская часть, и бойцы меня часто видели и даже сухариком угощали, я ходила мимо этой части в школу. И когда бойцы узнали от моей мамы, что я умираю, они взводом отказались от суточного пайка и принесли его мне (их было трое матросов и одна девушка). Вот благодаря таким поступкам в то суровое (голодное, холодное) время спасались ленинградцы. Спасибо тем людям, низкий поклон и вечная память о них и их подвигах. В такую жестокую годину дать человеку сухарик, «дуранду» или что-то еще — это героизм души и тела.

А почему мы не эвакуировались? Нас, троих детей, много раз пытались отправить через «Дорогу жизни», но моя мама не могла выехать с нами, так как она была военнообязанная (она работала на железной дороге Ленинград–Ладожское Озеров, и нас, детей, должны были эвакуировать одних, да еще разделить на разные возрастные группы, чему моя мама возражала. За нами несколько раз приезжала машина, грузила наши узелки (наши вещи были связаны на непредвиденный случай), а мы разбегались по указанию мамы, и машина уходила. Все это сложно описать словами — шла жестокая война, немцы взяли Шлиссельбург и комендант ст. Борисова Грива вызвал мою маму и пригрозил ей трибуналом, так как немец находился в 7–10 км от нас.

Но кому-то надо было, чтобы мы выжили и рассказывали детям в школах, на уроках мужества о жестокой блокаде Ленинграда.

Родина З.А. член ОО «Блокадник» СВАО г. Москвы

Источник статьи: http://www.mgarsky-monastery.org/kolokol.php?id=955