Иван сергеевич шмелев праздники

Иван Шмелев. Праздники: Рождество

Лето Господне (отрывок)

Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество. Ну, что же. Не поймешь чего – подскажет сердце.

Наше Рождество подходит издалека, тихо. Глубокие снега, морозы крепче. Увидишь, что мороженых свиней подвозят, – скоро и Рождество. Шесть недель постились, ели рыбу. Кто побогаче – белугу, осетрину, судачка, наважку; победней – селедку, сомовину, леща. У нас, в России, всякой рыбы много.

Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, – лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь, – тычинки. У нашей елки. как отогреется, расправит лапы, – чаща. На Театральной площади, бывало, – лес. Стоят, в снегу. А снег повалит, – потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках – будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами. Морозная Россия, а. тепло.

В Сочельник, под Рождество, – бывало, до звезды не ели. Кутью варили, из пшеницы, с медом; взвар – из чернослива, груши, шепталы. Ставили под образа, на сено.

Почему. А будто – дар Христу. Ну. будто Он на сене, в яслях. Бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то. Елочки на них, разводы, как кружевное. Ноготком протрешь – звезды не видно? Видно! Первая звезда, а вон – другая. Стекла засинелись. Стреляет от мороза печка, скачут тени. А звезд все больше. В воздухе-то мерзлость, через нее-то звезды больше, разными огнями блещут, – голубой хрусталь, и синий, и зеленый, – в стрелках. И звон услышишь. И будто это звезды – звон-то! Морозный, гулкий, – прямо, серебро. Такого не услышишь, нет. В Кремле ударят, – древний звон, степенный, с глухотцой. А то – тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет. Такого не услышишь, нет. Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца-начала. – гул и гул.

Ко всенощной. Валенки наденешь, тулупчик из барана, шапку, башлычок, – мороз и не щиплет. Выйдешь – певучий звон. И звезды. Калитку тронешь, – так и осыплет треском. Мороз! Снег синий, крепкий, попискивает тонко-тонко. По улице – сугробы, горы. В окошках розовые огоньки лампадок. А воздух. – синий, серебрится пылью, дымный, звездный. Сады дымятся. Березы – белые виденья. Спят в них галки. Огнистые дымы столбами, высоко, до звезд. Звездный звон, певучий, – плывет, не молкнет; сонный, звон-чудо, звон-виденье, славит Бога в вышних, – Рождество.

Идешь и думаешь: сейчас услышу ласковый напев-молитву, простой, особенный какой-то, детский, теплый. – и почему-то видится кроватка, звезды.

Рождество Твое, Христе Боже наш,
Возсия мирови Свет Разума.

И почему-то кажется, что давний-давний тот напев священный. был всегда. И будет.

На уголке лавчонка, без дверей. Торгует старичок в тулупе, жмется. За мерзлым стеклышком – знакомый Ангел с золотым цветочком, мерзнет. Осыпан блеском. Я его держал недавно, трогал пальцем. Бумажный Ангел. Ну, карточка. осыпан блеском, снежком как будто. Бедный, мерзнет. Никто его не покупает: дорогой. Прижался к стеклышку и мерзнет.

Идешь из церкви. Все – другое. Снег – святой. И звезды – святые, новые, рождественские звезды. Рождество! Посмотришь в небо. Где же она, та давняя звезда, которая волхвам явилась? Вон она: над Барминихиным двором, над садом! Каждый год – над этим садом, низко. Она голубоватая. Святая. Бывало, думал: «Если к ней идти – придешь туда. Вот, прийти бы. и поклониться вместе с пастухами Рождеству! Он – в яслях, в маленькой кормушке, как в конюшне. Только не дойдешь, мороз, замерзнешь!» Смотришь, смотришь – и думаешь: «Волсви же со звездою путеше-эствуют. »

Волсви. Значит – мудрецы, волхвы. А, маленький, я думал – волки. Тебе смешно? Да, добрые такие волки, – думал. Звезда ведет их, а они идут, притихли. Маленький Христос родился, и даже волки добрые теперь. Даже и волки рады. Правда, хорошо ведь? Хвосты у них опущены. Идут, поглядывают на звезду. А та ведет их. Вот и привела. Ты видишь, Ивушка? А ты зажмурься. Видишь – кормушка с сеном, светлый-светлый мальчик, ручкой манит. Да, и волков. всех манит. Как я хотел увидеть. Овцы там, коровы, голуби взлетают по стропилам. и пастухи, склонились. и цари, волхвы. И вот, подходят волки. Их у нас в России много. Смотрят, а войти боятся. Почему боятся? А стыдно им. злые такие были. Ты спрашиваешь – впустят? Ну, конечно, впустят. Скажут: ну, и вы входите, нынче Рождество! И звезды. все звезды там, у входа, толпятся, светят. Кто, волки? Ну, конечно, рады.

Бывало, гляжу и думаю: прощай, до будущего Рождества! Ресницы смерзлись, а от звезды все стрелки, стрелки.

Зайдешь к Бушую. Это у нас была собака, лохматая, большая, в конуре жила. Сено там у ней, тепло ей. Хочется сказать Бушую, что Рождество, что даже волки добрые теперь и ходят со звездой. Крикнешь в конуру – «Бушуйка!» Цепью загремит, проснется, фыркнет, посунет мордой, добрый, мягкий. Полижет руку, будто скажет: да, Рождество. И – на душе тепло, от счастья.

Мечтаешь: Святки, елка, в театр поедем. Народу сколько завтра будет!

И в доме – Рождество. Пахнет натертыми полами, мастикой, елкой. Лампы не горят, а все лампадки. Печки трещат-пылают. Тихий свет, святой. В холодном зале таинственно темнеет елка, еще пустая, – другая, чем на рынке. За ней чуть брезжит алый огонек лампадки, – звездочки, в лесу как будто. А завтра.

А вот и – завтра. Такой мороз, что все дымится. На стеклах наросло буграми. Солнце над Барминихиным двором – в дыму, висит пунцовым шаром. Будто и оно дымится.

Топотом шумят в передней. Мальчишки, славить. Все мои друзья: сапожниковы, скорнячата. Впереди Зола, тощий, кривой сапожник, очень злой, выщипывает за вихры мальчишек. Но сегодня добрый. Всегда он водит “славить”. Он взмахивает черным пальцем и начинают хором:

Рождество Твое. Христе Бо-же наш.

Вот уже и проходит день. Вот уж и елка горит – и догорает. В черные окна блестит мороз. Я дремлю. Где-то гармоника играет, топотанье. – должно быть, в кухне.

В детской горит лампадка. Красные языки из печки прыгают на замерзших окнах. За ними – звезды. Светит большая звезда над Барминихивым садом, но это совсем другая. А та, Святая, ушла. До будущего года.

Иван Сергеевич Шмелев (1873–1950) – русский писатель, автор произведений «Солнце мертвых», «Неупиваемая чаша», «Богомолье», «Лето Господне» и многих других. Он был родом из купеческой семьи, вырос в старом районе Москвы – Замоскворечье. Среда, которая окружала его, – ремесленники и купцы, со своими традициями, привычками и со своей особой религиозностью.

Вряд ли Шмелев, будучи маленьким мальчиком, представлял себе, какую роль сыграют воспоминания об этих счастливых годах и в его собственной жизни, и в жизни его страны.

В 1920-е годы Шмелев, как и многие русские писатели, оказался в эмиграции, в Париже, и жил очень бедно. До конца дней он не мог смириться со смертью сына, которого расстреляли большевики. Переживанием этой потери пронизано его произведение «Солнце мертвых», которое принесло писателю европейскую славу.

Совсем другое настроение – в удивительном романе «Лето Господне». Это яркие, живые, почти физически ощутимые воспоминания о детстве, о быте Замоскворечья, о традициях той России, которой уже нет, но которую Шмелев так любил.
Предлагаем вам познакомиться с отрывком из романа «Лето Господне», где Шмелев пишет о Рождестве Христовом.

Источник статьи: http://foma.ru/ivan-shmelev-prazdniki-rozhdestvo.html

Лето Господне

Три­ло­гия И.С. Шме­лёва (1873–1950) «Лето Гос­подне» — авто­био­гра­фи­че­ский роман, повест­ву­ю­щий о дет­ских впе­чат­ле­ниях автора. Напи­сан­ное Шме­ле­вым уже в эми­гра­ции, это про­из­ве­де­ние рисует перед чита­те­лями досто­вер­ную, подроб­ную и живую кар­тину повсе­днев­ной жизни ушед­шей Рос­сий­ской импе­рии. Све­жесть и жиз­не­ра­дост­ность дет­ского вос­при­я­тия сосед­ствует здесь с печа­лью умуд­рён­ного опы­том, много пере­жив­шего и много поте­ряв­шего чело­века, при­да­вая повест­во­ва­нию необыч­ные тро­га­тель­ность и лиризм.
Аудиок­нига состоит из трех частей: «Празд­ники», «Радо­сти», «Скорби».

Автор: Иван Сер­ге­е­вич Шмелёв
Испол­ни­тель: Ека­те­рина Краснобаева
Изда­тель­ство: «Ладан»; «Тро­иц­кая школа»
Год выпуска: 2008

Рекомендуемые записи

Оставить комментарий

Отменить ответ

Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.

27 комментариев

Посо­ве­туйте чье то луч­шие исполнение

Вяче­слав Гера­си­мов ‚он не торопиться,дает воз­мож­ность увидеть,то что так дорого было И.С.Шмелеву.Но у В.герасимова один минус он назы­вает страницы…сначала вас это будет напрягать,затем вы их не будете замечать.

Про­стите, я не рус­ский, но в дан­ном слу­чае, пра­вильно писать — “он не торопится”.

Спасибо,как не странно,но я знаю,и Гера­си­мов с малень­кой бук­вой написала,да и запятые.Небрежное отно­ше­ние к грам­ма­тике рус­ского языка…

Ещё про­бел после зна­ков пре­пи­на­ния. Увы, это не небреж­ное отно­ше­ние, а про­стите, эле­мен­тар­ная безграмотность.

Е. Крас­но­ба­ева читает потря­са­юще! Спа­сибо за пре­крас­ное про­чте­ние. Вся семья слу­шает с удовольствием!

Нет… читать Шме­лева И.С. Крас­но­ба­е­вой не надо…не надо.Лето Гос­подне это душа ста­рой России…изуродовала она это произведение…

А Вы НЕ ПРАВЫ. Напро­тив, читает Е. Крас­но­ба­ева пре­красно! Слу­шая её, я ещё поду­мала: как пра­вильно, что читает жен­щина — так и слы­шится голос малень­кого маль­чика, и эмо­ции дет­ские, и дет­ская непо­сред­ствен­ность и чистота пере­даны точно, они дышат во всём. И темп пра­виль­ный. Дети так гово­рят: они все­гда торо­пятся, рас­ска­зы­вая о своих наблю­де­ниях, откры­тиях и пере­жи­ва­ниях. Я рада, что открыла именно эту аудиок­нигу. Спа­сибо Екатерине!

Вот абсо­лютно согласна с вами ) Мои дети с таким удо­воль­ствием слу­шают вме­сте со мной

Спа­сибо за воз­мож­ность слу­шать такое пре­крас­ное про­из­ве­де­ние в вели­ко­леп­ном испол­не­нии. Храни Вас Господь!

Это моя люби­мая книга, пере­чи­ты­вала раз 30. Мадам Крас­но­ба­ева своим ско­рост­ным про­чте­ние испор­тили все про­из­ве­де­ние. Торо­пится, словно в гон­ках участ­вует, неко­гда ей заме­чать точки и заня­тые, быст­рее отта­ра­то­рить и домой уйти.

Зачем же так едко по отно­ше­нию к чужому труду. Не нра­вится — не слу­шайте. Вас никто не при­нуж­дает. На мой взгляд ‑испол­не­ние заме­ча­тель­ное. Про­сти нас, Господи!

Не согласна! Хоро­шее про­чте­ние, чет­кое и эмоциональное.

Мед­ленно и нарас­пев читают дру­гие книги )))

Источник статьи: http://azbyka.ru/audio/leto-gospodne-shmelev.html

Лето Господне — Шмелев И.С.

Два чув­ства дивно близки нам —
В них обре­тает сердце пищу —
Любовь к род­ному пепелищу,
Любовь к оте­че­ским гробам.

А.С. Пуш­кин

Автор

Праздники

Великий пост

Чистый понедельник

Я про­сы­па­юсь от рез­кого света в ком­нате: голый какой-то свет, холод­ный, скуч­ный. Да, сего­дня Вели­кий Пост. Розо­вые зана­вески, с охот­ни­ками и утками, уже сняли, когда я спал, и оттого так голо и скучно в ком­нате. Сего­дня у нас Чистый Поне­дель­ник, и все у нас в доме чистят. Серень­кая погода, отте­пель. Капает за окном — как пла­чет. Ста­рый наш плот­ник — «филён­щик» Гор­кин, ска­зал вчера, что мас­ле­ница уйдет — запла­чет. Вот и запла­кала — кап… кап… кап… Вот она! Я смотрю на рас­тер­зан­ные бумаж­ные цве­точки, назо­ло­че­ный пря­ник «мас­ле­ницы» — игрушки, при­не­сен­ной вчера из бань: нет ни мед­ве­ди­ков, ни горок, — про­пала радость. И радост­ное что-то копо­шится в сердце: новое все теперь, дру­гое. Теперь уж «душа нач­нется», — Гор­кин вчера рас­ска­зы­вал, — «душу гото­вить надо». Говеть, поститься, к Свет­лому Дню готовиться.

— Косого ко мне позвать! — слышу я крик отца, сердитый.

Отец не уехал по делам: осо­бен­ный день сего­дня, стро­гий, — редко кри­чит отец. Слу­чи­лось что-нибудь важ­ное. Но ведь он же его про­стил за пьян­ство, отпу­стил ему все грехи: вчера был про­ще­ный день. И Василь-Васи­лич про­стил всех нас, так и ска­зал в сто­ло­вой на колен­ках — «всех про­щаю!». Почему же кри­чит отец?

Отво­ря­ется дверь, вхо­дит Гор­кин с сия­ю­щим мед­ным тазом. А, мас­ле­ницу выку­ри­вать! В тазу горя­чий кир­пич и мятка, и на них поли­вают уксу­сом. Ста­рая моя нянька Дом­нушка ходит за Гор­ки­ным и поли­вает, в тазу шипит, и поды­ма­ется кис­лый пар, — свя­щен­ный. Я и теперь его слышу, из дали лет. Свя­щен­ный… — так назы­вает Гор­кин. Он обхо­дит углы и тихо колы­шет тазом. И надо мной колышет.

— Вста­вай, милок, не нежься… — лас­ково гово­рит он мне, всо­вы­вая таз под полог. — Где она у тебя тут, мас­ле­ница-жир­нуха… мы ее выго­ним. При­шел Пост — отгрызу у волка хвост. На пост­ный рынок с тобой поедем, Васи­льев­ские пев­чие петь будут — «душе моя, душе моя» — заслушаешься.

Неза­бвен­ный, свя­щен­ный запах. Это пах­нет Вели­кий Пост. И Гор­кин совсем осо­бен­ный, — тоже свя­щен­ный будто. Он еще до свету схо­дил в баню, попа­рился, надел все чистое, — чистый сего­дня поне­дель­ник! — только каза­кин­чик ста­рый: сего­дня все самое затра­пез­ное наде­нут, так «по закону надо». И грех сме­яться, и надо намас­лить голову, как Гор­кин. Он теперь ест без масла, а голову надо, по закону, «для молитвы». Сия­ние от него идет, от седень­кой бородки, совсем сереб­ря­ной, от рас­че­сан­ной головы. Я знаю, что он свя­той. Такие — угод­ники бывают. А лицо розо­вое, как у херу­вима, от чистоты. Я знаю, что он насу­шил себе чер­ных суха­ри­ков с солью, и весь пост будет с ними пить чай — «за сахар».

— А почему папаша сер­ди­тый… на Василь-Васи­лича так?

— А, грехи… — со вздо­хом гово­рит Гор­кин. — Тяжело тоже пере­ла­мы­ваться, теперь все строго, пост. Ну, и сер­дются. А ты дер­жись, про душу думай. Такое время, все равно как послед­ние дни при­шли… по закону-то! Читай — «Гос­поди-Вла­дыко живота моего». Вот и будет весело.

И я при­ни­ма­юсь читать про себя недавно выучен­ную пост­ную молитву.
В ком­на­тах тихо и пустынно, пах­нет свя­щен­ным запа­хом. В перед­ней, перед крас­но­ва­той ико­ной Рас­пя­тия, очень ста­рой, от покой­ной пра­ба­бушки, кото­рая ходила по ста­рой вере, зажгли пост­ную, голого стекла, лам­падку, и теперь она будет нега­симо гореть до Пасхи. Когда зажи­гает отец, — по суб­бо­там он сам зажи­гает все лам­падки, — все­гда напе­вает при­ятно-грустно: «Кре­сту Тво­ему покло­ня­емся, Вла­дыко», и я напе­ваю за ним, чудесное:

И свято‑е… Вос­кресе-ние Твое

Радост­ное до слез бьется в моей душе и све­тит, от этих слов. И видится мне, за вере­ни­цею дней Поста, — Свя­тое Вос­кре­се­нье, в све­тах. Радост­ная молитвочка! Она лас­ко­вым сче­том све­тит в эти груст­ные дни Поста.

Мне начи­нает казаться, что теперь преж­няя жизнь кон­ча­ется, и надо гото­виться к той жизни, кото­рая будет… где? Где-то, на небе­сах. Надо очи­стить душу от всех: гре­хов, и потому все кру­гом — дру­гое. И что-то осо­бен­ное около нас, неви­ди­мое и страш­ное. Гор­кин мне рас­ска­зал, что теперь — «такое, как душа рас­ста­ется с телом». Они сте­ре­гут, чтобы ухва­тить душу, а душа тре­пе­щет и пла­чет — «увы мне, ока­ян­ная я!» Так и в ифи­мо­нах теперь читается.

— Потому они чуют, что им конец под­хо­дит, Хри­стос вос­крес­нет! Потому и пост даден, чтобы к церкви дер­жаться больше, Свет­лого Дня дождаться. И не помыш­лять, пони­ма­ешь. Про зем­ное не помыш­ляй! И зво­нить все ста­нут: помни… по-мни. — пооки­вает он так славно.

В доме открыты фор­точки, и слы­шен пла­чу­щий и зову­щий бла­го­вест — по-мни… по-мни… Это жалост­ный коло­кол, по греш­ной душе пла­чет. Назы­ва­ется — пост­ный бла­го­вест. Шторы с окон убрали, и будет теперь по-бед­ному, до самой Пасхи. В гости­ной надеты серые чехлы на мебель, лампы завя­заны в коконы, и даже един­ствен­ная кар­тина, — «Кра­са­вица на пиру», — закрыта простынею.

Прео­свя­щен­ный так посо­ве­то­вал. Пока­чал голо­вой печально и про­шеп­тал: «гре­хов­ная и соблаз­ни­тель­ная кар­тинка!» Но отцу очень нра­вится — такой шик! Закрыта и печат­ная кар­тинка, кото­рую отец назы­вает почему-то — «пря­ниш­ни­ков­ская», как ста­рый дья­чок пля­шет, а ста­руха его мет­лой коло­тит. Эта очень понра­ви­лась прео­свя­щен­ному, сме­ялся даже. Все домаш­ние очень строги, и в затра­пез­ных пла­тьях с запла­тами, и мне велели надеть кур­точку с про­дран­ными лок­тями. Ковры убрали, можно теперь ловко кататься по пар­ке­там, но только страшно, Вели­кий Пост: рас­ка­тишься — и сло­ма­ешь ногу. От «мас­ле­ницы» нигде ни крошки, чтобы и духу не было. Даже залив­ную осет­рину отдали вчера на кухню. В буфете оста­лись самые рас­хо­жие тарелки, с бурыми пят­ныш­ками-щер­бин­ками, — вели­ко­пост­ные. В перед­ней стоят миски с жел­тыми соле­ными огур­цами, с воткну­тыми в них зон­тич­ками укропа, и с руб­ле­ной капу­стой, кис­лой, густо посы­пан­ной ани­сом, — такая пре­лесть. Я хва­таю щепот­ками, — как хру­стит! И даю себе слово не ско­ро­миться во весь пост. Зачем ско­ром­ное, кото­рое губит душу, если и без того все вкусно? Будут варить ком­пот, делать кар­то­фель­ные кот­леты с чер­но­сли­вом и шеп­та­лой, горох, мако­вый хлеб с кра­си­выми зави­туш­ками из сахар­ного мака, розо­вые баранки, «кре­сты» на Кре­сто­по­клон­ной… моро­же­ная клюква с саха­ром, залив­ные орехи, заса­ха­рен­ный мин­даль, горох моче­ный, буб­лики и сайки, изюм кув­шин­ный, пастила ряби­но­вая, пост­ный сахар — лимон­ный, мали­но­вый, с апель­син­чи­ками внутри, халва… А жаре­ная греч­не­вая каша с луком, запить квас­ком! А пост­ные пирожки с груз­дями, а греч­не­вые блины с луком по суб­бо­там… а кутья с мар­ме­ла­дом в первую суб­боту, какое-то «коливо»! А мин­даль­ное молоко с белым кисе­лем, а кисе­лек клюк­вен­ный с вани­лью, а…великая куле­бяка на Бла­го­ве­ще­ние, с вязи­гой, с осет­рин­кой! А калья, необык­но­вен­ная калья, с кусоч­ками голу­бой икры, с мари­но­ван­ными огур­чи­ками… а моче­ные яблоки по вос­кре­се­ньям, а талая, слад­кая-слад­кая «рязань»… а «греш­ники», с коноп­ля­ным мас­лом, с хру­стя­щей короч­кой, с теп­лою пусто­той внутри. Неужели и т а м, куда все ухо­дят из этой жизни, будет такое пост­ное! И почему все такие скуч­ные? Ведь все — дру­гое, и много, так много радост­ного. Сего­дня при­ве­зут пер­вый лед и нач­нут наби­вать под­валы, — весь двор зава­лят. Поедем на «пост­ный рынок», где стон стоит, вели­кий гриб­ной рынок, где я нико­гда не был… Я начи­наю пры­гать от радо­сти, но меня останавливают:

Источник статьи: http://azbyka.ru/fiction/leto-gospodne/