Истории вещей: фото коронации Николая II и памятная кружка
.jpg)
Каждую неделю mos.ru и Музей Москвы рассказывают об экспонате из фондов музея в рамках проекта «Истории вещей». На этот раз вниманию читателей представлены сразу три предмета. Все они связаны с коронацией последнего императора России Николая II. Это памятная металлическая кружка, бронзовая медаль с изображением Николая Александровича и Александры Федоровны, а также фотография неизвестного автора, на которой запечатлена коронация последнего российского императора и его супруги на Соборной площади в Кремле. Все эти предметы были изготовлены в 1896 году.
Памятная коронационная эмалированная кружка с вензелями императора Николая II и его супруги императрицы Александры Федоровны хранится в коллекции Музея Москвы. Она напоминает не только о пышных торжествах в честь коронации последнего русского императора, но и об одном из мрачных моментов в истории Москвы — трагедии на Ходынском поле.
.jpg)
122 года назад, 14 мая (по новому стилю — 26 мая), в Успенском соборе Московского Кремля состоялась коронация императора Николая II и его супруги императрицы Александры Федоровны. Коронация российских императоров в Москве была продолжением традиции венчания на царство великих князей и царей Московских: только после этой церемонии государь становился истинным правителем в глазах народа. Поэтому короноваться Романовы приезжали в Первопрестольную, несмотря на то что столицей России тогда был Петербург.
Приготовления к торжественному и важному событию начались задолго и были очень масштабными. В городе приводили в порядок улицы, восстанавливали старые и строили новые дворцы. Над праздничным убранством города трудились ведущие московские архитекторы того времени. На всем пути следования их императорских величеств от Петровского дворца до Кремля дома украшали, делали колонны, щиты, арки, мачты, приветственные надписи с позолотой, вензелями, флагами, цветными тканями, бахромой и зеленью. В Кремле создали очень впечатляющую световую иллюминацию.
Особая работа шла на монетном дворе. В память о коронации там выпускали жетоны, памятные и наградные медали, а также монеты.
.jpg)
Сами торжества длились больше двух недель, с 6 по 26 мая, и омрачились трагическими событиями на Ходынском поле. На 18 мая, через четыре дня после коронации, были запланированы праздничные народные гулянья. Было заготовлено 400 тысяч царских гостинцев для народа. Каждый подарок был завернут в яркий сувенирный платок, выполненный на Прохоровской мануфактуре. На одной стороне были изображены Кремль и Москва-река, на другой — портреты императорской четы. Подарок включал в себя сласти, колбасы, пряники и памятную кружку, о которой публицист Владимир Гиляровский писал так: «Хорошенькие эмалевые, белые с золотом и гербом, разноцветно разрисованные кружки были выставлены во многих магазинах напоказ. И каждый шел на Ходынку не столько на праздник, сколько за тем, чтобы добыть такую кружку».
Люди начали приходить на Ходынское поле еще накануне дня праздника, и к утру 18 мая на пространстве площадью около одного квадратного километра собралось уже более 500 тысяч человек. Случилась чудовищная давка, которая унесла жизни 1379 человек и сделала калеками еще около 900. Одной из причин трагедии стало неудачное расположение прилавков, где раздавали памятные подарки.
Источник статьи: http://www.mos.ru/news/item/40161073/
Смертельные подарки
130 лет назад случилась катастрофа на Ходынском поле
Николай Второй, как начал правление, так и закончил — несчастно. Но сейчас речь о коронации последнего русского монарха, начале его эпохи. Та катастрофа навсегда вписана кровавой строкой в летопись Москвы. Слово «Ходынка» стало нарицательным для всякого рода несчастий.
Где располагалось Ходынское поле? Там, где нынче шумят Хорошевское шоссе, Ленинградский проспект, пролегают улицы Куусинена и Новопесчаная. Близ метро «Полежаевская», «Динамо», «Аэропорт», «Сокол». Впрочем, немногие из прохожих знают, что случилось здесь 120 лет назад…
«Боже, Царя храни!»
Восходил на престол молодой император — ему было 28 лет — в Успенском соборе московского Кремля. Затем в Грановитой палате прошла царская трапеза. На другой день состоялся высочайший прием чрезвычайных послов и посланников. Затем император и императрица Александра Федоровна в Андреевском тронном зале принимали поздравления от депутаций со всей России. Гремела величественная мелодия гимна Российской империи, сочиненная композитором Алексеем Львовым на слова стихотворца Василия Жуковского:
«Боже, Царя храни!
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам…»
Народ ликовал. Кто скромной чарочкой, кто роскошным обедом отметил великое событие. Ждали угощения и от царя. И — дождались: объявления, развешанные по городу, звали на Ходынку, где предстояло бесплатное угощение и раздача подарков. Царь посулил гостям эмалированную кружку с вензелями Их Величеств, фунтовую сайку из крупитчатой муки, полфунта колбасы, вяземский пряник с гербом, мешочек со сластями, в коих были уложены карамель, орехи, александровские рожки, винные ягоды, изюм, чернослив. Расщедрился государь и на бумажный мешок с изображениями царя с царицей, и на ситцевый, расписной платок с Прохоровской мануфактуры.
Разве кто ж от такого презента откажется? Да ни в жизнь! И двинулся народ разных сословий длинными вереницами на московскую окраину, шумя и балагуря в предвкушении веселья и выпивки. Шли целыми семьями — причесанные главы семейств в новой обновке с наряженными женами, большими и малыми детками…
Страшная ночь
Ходынское поле было достаточно большим, рядом тянулся овраг, а само поле было зыбким от промоин и ям после добычи песка и глины. Эта местность служила учебным плацем для учений войск московского гарнизона. К празднику на поле были выстроены временные «театры», эстрады, балаганы, лавки, в том числе 20 деревянных бараков для бесплатной раздачи 30 тысяч ведер пива и 10 тысяч ведер меда. Были сколочены и полторы сотни ларьков для раздачи упомянутых гостинцев.
Начало гуляний было назначено на утро 18 мая (по старому стилю). Однако многие пришли накануне вечером — чтобы занять лучшие места и первыми отхватить подарки. Люди разбили палатки, развернули захваченную из дома провизию. До самого горизонта колыхалось, двигалось, шумело людское море…
«Ночь была, на беду, безлунной, — писал Валентин Пикуль в романе „Нечистая сила“. — На широком пространстве площади, изрытой ямами и оврагами, публика располагалась таборами, палила для обогрева костры, распивала шкалики. Толпа росла; напирая, она уже сбрасывала крайних на дно оврага — и сброшенные в овраг, как выяснилось впоследствии, оказались счастливцами. Вот и полночь! К этому времени, по данным полиции, на Ходынке собралось уже больше полумиллиона человек. Стояли плотно, как стенка. К трем часам ночи из спрессованной гущи людских тел послышались первые жалобы на тесноту. Жалобы эти иногда переходили в рев, указывая на то, что в толпе уже гибнут люди…»
Первые лучи солнца осветили обезображенное Ходынское поле. Множество трупов стояло (!) посреди стиснутой толпы живых. Люди старались отодвинуться от покойников, но это лишь усиливало давку. И тут пробежал слух, что уже начали раздавать подарки…
Оголтелая толпа ринулась на буфеты и павильоны. Бежали, матерясь, вопя от ужаса и боли, по телам, головам, слыша хруст своих и чужих костей, но не в силах остановиться. Полицейские кордоны были мигом смяты.
Одни, получив вожделенные узелок и кружку, в разорванной одежде, мокрые от пота и крови, выбирались из толпы и в беспамятстве брели прочь. Другие со стонами падали, третьи, покалеченные, ложились на траву и умирали.
На Ходынском поле не оказалось воды, чтобы напоить несчастных — солдаты обливали их дармовым пивом. Не нашлось врачей, которые оказали бы помощь. Не было священников, прочитавших бы заупокойную молитву…
Великий грех
Из дневника Николая Второго: «До сих пор все шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле в ожидании начала раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут произошла страшная давка, причем, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек! Я об этом узнал в 10 ½ ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 ½ завтракали и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном „народном празднике“…»
Однако торжества не были отменены. На Ходынском поле играл оркестр. Прибывший император был встречен громовым «ура!» и пением гимна.
Празднества по случаю коронации продолжились вечером в Кремлевском дворце, а затем балом на приеме у французского посла.
В Кремле гремели тосты, играли мазурку и полонез, а в это время свозили на Ваганьковский погост мертвые тела. Их было больше, чем доложили царю — 1379. Еще более 1300 человек оказалось покалечено.
Стон и плач по убиенным стояли по всей Белокаменной. Однако никто из государственных мужей и не думал объявлять траур, да и негоже было портить Николаю Второму и его поданным праздник…
Царь и царица пожертвовали в пользу убитых и пострадавших 90 тысяч рублей. Тысяча бутылок мадеры была разослана по больницам, где выхаживали привезенных с Ходынского поля.
Вины Николая Второго в случившемся не было, но он стал символом несчастья. Многие сочли Ходынку дурным предзнаменованием. А поэт Бальмонт предсказал царю ужасную гибель: «Кто начал царствовать — Ходынкой, тот кончит — встав на эшафот».
Уцелевшие в давке люди поутру отправились домой, разнося слух о чудовищной катастрофе. Народ двигался по городским улицам целый день, принося все более страшные известия, множа число раненых и погибших.
Многие москвичи, наоборот, шли на Ходынку, чтобы разыскать пропавших близких. «Груды тел начали разбирать, отделяя мертвых от живых, — писал Владимир Гиляровский в репортаже, опубликованном в «Русских ведомостях». — Более 500 раненых отвезли в больницы и приемные покои; трупы были вынуты из ям и разложены кругом палаток на громадном пространстве. Изуродованные, посиневшие, в платье, разорванном и промокшем насквозь, они были ужасны. Стоны и причитания родственников, разыскавших своих, не поддавались описанию…
Власовский и «князь Ходынский»
Специальная комиссия, расследовавшая причины катастрофы, недолго искала главного виновника случившегося. Им был объявлен московский обер-полицмейстер Александр Власовский. Он был привлечен к суду, признан виновным и уволен с должности.
Впрочем, по отзывам современников, этот господин не был виноват. К тому же он, честный служака, принес Москве очевидную пользу. Навел порядок и, как писал историк Михаил Богословский, «на место невзрачных прежних людей в городовые Власовский набирал молодых высоких солдат, выходивших по окончании срока службы в гвардейских полках. Это были силачи и великаны, стоявшие на перекрестках улиц как бы живыми колоннами или столбами. Заведена была строгая дисциплина».
Власовский вводил улучшения, которые касались как внешнего порядка, так и санитарного состояния Москвы. Когда обер-полицмейстер почил в 1899 году, главной эпитафией прозвучали слова корреспондента «Нового времени»: «Теперь Москва уже не может вернуться к состоянию абсолютной грязи, из которой ее вытащил Власовский».
Многие считали, что главным виновником массовых убийств был дядя царя, московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович. Но тот сохранил пост по причине, понятной даже младенцу. И был презрительно прозван в народе «князем Ходынским».
Как позже выяснилось, поле оказалось непригодным для размещения почти полумиллионной толпы, собравшейся в ожидании царских подарков. К тому же никто не позаботился о безопасности пришельцев.
Источник статьи: http://svpressa.ru/post/article/149616/
Ходынский подарок
Во время коронации последнего императора Николая II произошла Ходынская трагедия. Сама коронация был 26 мая 1896 года, а 30 мая этого же года раздавали подарки и угощения всем желающим в честь этого знаменательно события. Люди в ожидании сувениров собрались накануне.
Гостинец состоял из сайки, пряника, куска колбасы и эмалированной кружки, украшенной позолотой, рисунками в древнерусском стиле и инициалами Их Величеств. Цена этому подарку была от силы тридцать копеек. Завернут он был вот в такой ситцевый платок — изделие Прохоровской мануфактуры.
На эмалированной кружки был надпись 1896 год, кроме того раздавали кружки, которые остались с прошлой коронации императора Александра III.
Начало праздника было назначено на 10 утра 30 мая, но уже к 5 утра на Ходынском поле находилось не менее пятисот тысяч человек. Среди них прошел слух, что буфетчики все подарки раздадут среди своих и народ двинулся за халявой.
Вот из-за этих подарков и произошла трагедия на Ходынском поле, в результате которой погибло 1389 человек и свыше девятьсот получили ранения.
Николай II в дневнике записал:
«До сих пор всё шло, слава Богу, как по маслу, а сегодня случился великий грех. Толпа, ночевавшая на Ходынском поле, в ожидании начала раздачи обеда и кружки, напёрла на постройки и тут произошла страшная давка, причём, ужасно прибавить, потоптано около 1400 человек!! Я об этом узнал в 10 1/2 ч. перед докладом Ванновского; отвратительное впечатление осталось от этого известия. В 12 1/2 завтракали и затем Аликс и я отправились на Ходынку на присутствование при этом печальном „народном празднике“. Собственно там ничего не было; смотрели из павильона на громадную толпу, окружавшую эстраду, на которой музыка всё время играла гимн и „Славься“.
Это трагедия, с которой началось правление последнего императора, было апофеозом материализма, который в конце концов и уничтожил всю династию.
Можно ли было избежать трагедии? Или торжество материализма было неизбежно?
Жду ваши комментарии, дорогие читатели и ставьте лайки, кому статья понравилась!
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/id/5ce27c270d473000b08b0802/hodynskii-podarok-5db58de23d873600b150dca8
Ходынская трагедия
В мае 1896 года в Москве прошли торжественные мероприятия, связанные с коронацией Николая II и его супруги Александры Фёдоровны. Масштабом и пышностью приготовления значительно превосходили прежние коронации. Для простого люда 18 (30) мая 1896 года на Ходынском поле организовали народные гуляния с выдачей бесплатных гостинцев и сувениров.
Молва о царских подарках шла задолго до торжеств. Один из сувениров – белая эмалевая кружка с императорским вензелем – предварительно был выставлен напоказ в магазинах Москвы. По свидетельству современников, многие пошли на праздник исключительно ради столь желанной кружки.
Подарочные наборы оказались весьма щедрыми: кроме упомянутой кружки в них присутствовали сайка, полфунта колбасы (примерно 200 гр.), вяземский пряник и мешочек сладостей (карамель, орехи, леденцы, чернослив), также устроители мероприятий собирались в толпе разбрасывать жетоны с памятной надписью.
Всего предполагалось раздать 400 000 подарочных кульков, кроме этого посетителей торжеств ожидали 30 000 ведер пива и 10 000 ведер мёда. Желающих получить бесплатные угощения оказалось больше чем рассчитывали – уже к рассвету по приблизительным подсчетам собралось более полумиллиона человек.
«Народ стал сходиться с 5 часов утра. Между Ходынским полем и Москвой, по двум направлениям, от Тверской и Пресненской застав, народ шёл непрерывною и до того сплошною толпой, что в ней с трудом могли двигаться экипажи. В то же время другая народная струя стремилась к полю с противоположной стороны, от Всехсвятской рощи. То были крестьяне, пришедшие из уездов Московской губернии. Между крестьянами виднелись многие с котомками за плечами и посохами в руках. Начало гулянья было назначено в 12 часов дня, но, вследствие сильного прилива народных масс, за черту гулянья стали впускать с 10 часов утра. Каждому входившему подавались гостинцы: два пирога, фунт сластей и кружка или стакан. На кружках — государственный герб и под ним цифра 1883»
(«Коронационный сборник», 1899).
К 5 утра на месте собралось около полумиллиона людей. По толпе прокатился слух, что буфетчики раздают подарки среди «своих», и потому на всех подарков не хватит, народ ринулся к временным деревянным строениям.
Владимир Гиляровский, легендарный московский журналист и писатель, был очевидцем страшных событий 1896 года. Он чудом избежал гибели на Ходынке — решил вернуться за, как он думал, забытой любимой табакеркой (которая в итоге оказалась в кармане) и остался в стороне от страшной давки .
Вот как он описывает трагедию в своей статье «Катастрофа на Ходынском поле»,впервые опубликованной в газете «Русские ведомости». 1896. № 137.
В 1896 году, перед коронационными торжествами, ко мне приехал М. А. Саблин и от имени редакции просил меня давать для газеты описания событий, связанных с торжествами.
Около двухсот русских и иностранных корреспондентов прибыло к этим дням в Москву, но я был единственный из всех проведший всю ночь в самом пекле катастрофы, среди многотысячной толпы, задыхавшейся и умиравшей на Ходынском поле.
Накануне народного праздника вечером, усталый от дневной корреспондентской работы, я прямо из редакции «Русских ведомостей» решил поехать в скаковой павильон на Ходынку и осмотреть оттуда картину поля, куда с полудня шел уже народ.
Днем я осматривал Ходынку, где готовился народный праздник. Поле застроено. Всюду эстрады для песенников и оркестров, столбы с развешанными призами, начиная от пары сапог и кончая самоваром, ряд бараков с бочками для пива и меда для дарового угощения, карусели, наскоро выстроенный огромный дощатый театр под управлением знаменитого М. В. Лентовского и актера Форкатия и, наконец, главный соблазн – сотни свеженьких деревянных будочек, разбросанных линиями и углами, откуда предполагалась раздача узелков с колбасой, пряниками, орехами, пирогов с мясом и дичью и коронационных кружек.
Хорошенькие эмалевые белые с золотом и гербом, разноцветно разрисованные кружки были выставлены во многих магазинах напоказ. И каждый шел на Ходынку не столько на праздник, сколько за тем, чтобы добыть такую кружку.
Каменный царский павильон, единственное уцелевшее от бывшей на этом месте промышленной выставки здание, расцвеченное материями и флагами, господствовало над местностью. Рядом с ним уже совсем не праздничным желтым пятном зиял глубокий ров – место прежних выставок. Ров шириной сажен в тридцать, с обрывистыми берегами, отвесной стеной, где глиняной, где песчаной, с изрытым неровным дном, откуда долгое время брали песок и глину для нужд столицы. В длину этот ров по направлению к Ваганьковскому кладбищу тянулся сажен на сто. Ямы, ямы и ямы, кое-где поросшие травой, кое-где с уцелевшими голыми буграми. А справа к лагерю, над обрывистым берегом рва, почти рядом с краем ее, сверкали заманчиво на солнце ряды будочек с подарками.
Когда я вышел из Чернышевского переулка на Тверскую, она кишела гуляющими москвичами, а вереницы рабочего народа с окраин стремились по направлению к Тверской заставе. Извозчиков по Тверской не пускали. Я взял у Страстного лихача, надел ему на шляпу красный кучерский билет, выданный корреспондентам для проезда всюду, и через несколько минут, лавируя среди стремительных толп, был на скачках и сидел на балконе членского павильона, любуясь полем, шоссе и бульваром: все кишело народом. Гомон и дым стояли над полем.
Во рву горели костры, окруженные праздничным народом.
– До утра посидим, а там прямо к будкам, вот они, рядом!
Оставив павильон, я пошел на Ходынку мимо бегов, со стороны Ваганькова, думая сделать круг по всему полю и закончить его у шоссе. Поле было все полно народом, гулявшим, сидевшим на траве семейными группами, закусывая и выпивая. Ходили мороженщики, разносчики со сластями, с квасом, с лимонной водой в кувшинах. Ближе к кладбищу стояли телеги с поднятыми оглоблями и кормящейся лошадью – это подгородные гости. Шум, говор, песни. Веселье вовсю. Подбираясь к толпе, я взял от театра направо к шоссе и пошел по заброшенному полотну железной дороги, оставшейся от выставки: с нее было видно поле на далеком расстоянии. Оно тоже было полно народом. Потом полотно сразу оборвалось, и я сполз по песку насыпи в ров и как раз наткнулся на костер, за которым сидела компания и в том числе мой знакомый извозчик Тихон от «Славянского базара», с которым я часто ездил.
– Пожалуйте рюмочку с нами, Владимир Алексеевич! – пригласил он меня, а другой его сосед уж и стаканчик подает. Выпили. Разговариваем. Я полез в карман за табакеркой. В другой, в третий… нет табакерки! И вспомнилось мне, что я забыл ее на столе в скаковом павильоне. И сразу все праздничное настроение рухнуло: ведь я с ней никогда не расстаюсь.
– Тихон, я ухожу, я табакерку забыл!
И, несмотря на уговоры, встал и повернул к скачкам.
Поле гудело на разные голоса. Белеет небо. Стало светать. Прямо к скачкам пройти было невозможно, все было забито, кругом море народа. Я двигался посредине рва, с трудом лавируя между сидящими и прибывающими новыми толпами со стороны скачек. Душно было и жарко. Иногда дым от костра прямо окутывал всего. Все, утомленные ожиданием, усталые, как-то стихли. Слышалась кое-где ругань и злобные окрики: «Куда лезешь! Чего толкаешься!» Я повернул направо по дну рва навстречу наплывавшему люду: все стремление у меня было – на скачки за табакеркой! Над нами встал туман.
Вдруг загудело. Сначала вдали, потом кругом меня. Сразу как-то… Визг, вопли, стоны. И все, кто мирно лежал и сидел на земле, испуганно вскочили на ноги и рванулись к противоположному краю рва, где над обрывом белели будки, крыши которых я только и видел за мельтешащимися головами. Я не бросился за народом, упирался и шел прочь от будок, к стороне скачек, навстречу безумной толпе, хлынувшей за сорвавшимися с мест в стремлении за кружками. Толкотня, давка, вой.
Почти невозможно было держаться против толпы. А там впереди, около будок, по ту сторону рва, вой ужаса: к глиняной вертикальной стене обрыва, выше роста человека, прижали тех, кто первый устремился к будкам. Прижали, а толпа сзади все плотнее и плотнее набивала ров, который образовал сплошную, спрессованную массу воющих людей. Кое-где выталкивали наверх детей, и они ползли по головам и плечам народа на простор. Остальные были неподвижны: колыхались все вместе, отдельных движений нет. Иного вдруг поднимет толпой, плечи видно, значит, ноги его на весу, не чуют земли… Вот она, смерть неминучая! И какая!
Ни ветерка. Над нами стоял полог зловонных испарений. Дышать нечем. Открываешь рот, пересохшие губы и язык ищут воздуха и влаги. Около нас мертво-тихо. Все молчат, только или стонут, или что-то шепчут. Может быть, молитву, может быть, проклятие, а сзади, откуда я пришел, непрерывный шум, вопли, ругань. Там, какая ни на есть,- все-таки жизнь. Может быть, предсмертная борьба, а здесь – тихая, скверная смерть в беспомощности. Я старался повернуть назад, туда, где шум, но не мог, скованный толпой. Наконец, повернулся. За мной возвышалось полотно той же самой дороги, и на нем кипела жизнь: снизу лезли на насыпь, стаскивали стоящих на ней, те падали на головы спаянных ниже, кусались, грызлись. Сверху снова падали, снова лезли, чтобы упасть; третий, четвертый слой на голову стоящих. Это было именно то самое место, где я сидел с извозчиком Тихоном и откуда ушел только потому, что вспомнил табакерку.
Рассвело. Синие, потные лица, глаза умирающие, открытые рты ловят воздух, вдали гул, а около нас ни звука. Стоящий возле меня, через одного, высокий благообразный старик уже давно не дышал: он задохся молча, умер без звука, и похолодевший труп его колыхался с нами. Рядом со мной кого-то рвало. Он не мог даже опустить головы.
Впереди что-то страшно загомонило, что-то затрещало. Я увидал только крыши будок, и вдруг одна куда-то исчезла, с другой запрыгали белые доски навеса. Страшный рев вдали: «Дают. давай. дают. » – и опять повторяется: «Ой, убили, ой, смерть пришла. »
И ругань, неистовая ругань. Где-то почти рядом со мной глухо чмокнул револьверный выстрел, сейчас же другой, и ни звука, а нас все давили. Я окончательно терял сознание и изнемогал от жажды.
Вдруг ветерок, слабый утренний ветерок смахнул туман и открыл синее небо. Я сразу ожил, почувствовал свою силу, но что я мог сделать, впаянный в толпу мертвых и полуживых? Сзади себя я услышал ржание лошадей, ругань. Толпа двигалась и сжимала еще больше. А сзади чувствовалась жизнь, по крайней мере ругань и крики. Я напрягал силы, пробирался назад, толпа редела, меня ругали, толкали.
Оказалось, что десяток конных казаков разгонял налезавших сзади, прекращая доступ новым, прибывавшим с этой стороны. Казаки за шиворот растаскивали толпу и, так сказать, разбирали снаружи эту народную стену. Это понял народ и двинулся назад, спасая свою жизнь. Я бросился среди убегавших, которым было уже не до кружки и не до подарка, и, вырвавшись, упал около забора беговой аллеи. Я рвал траву и ел, это утоляло жажду, и я забылся. Сколько времени это продолжалось – не знаю. Когда пришел в себя, почувствовал, что лежу на камне. Полез в задний карман и нашел там табакерку… Я лежал на ней и думал – камень!
– К черту смерть! К черту Ходынка! Вот она где!
Я воскрес, смотрю на сверкающее солнце и сам не верю. Открываю, нюхаю. И всю усталость, весь ужас пережитого как рукой сняло. Я никогда и ничему так не радовался, как этой табакерке. Это был подарок моего отца.
«Береги на счастье», – сказал он мне, даря ее еще в 1878 году, когда я приехал к нему, вернувшись с турецкой войны. И это счастье я чувствовал.
В этот миг я думал только об одном – попасть домой, взять ванну и успокоить своих. Я забыл и газеты и корреспондентскую работу, мне противно было идти на Ходынку. Я бросился по аллее к шоссе мимо стремящихся туда и оттуда толп, галдевших, торопившихся. На мое счастье, из скаковой аллеи выезжал извозчик. Я вскочил на пролетку, и мы поехали по шоссе, кипящему народом. Извозчик мне что-то говорил, но я не понимал, с восторгом нюхал табак, а у Тверской заставы, увидав разносчика с апельсинами, остановил лошадь, схватил три апельсина, взяв деньги из промокшей насквозь от пота пачки новеньких кредиток. Съел сразу два апельсина, а третьим, разорвав пополам, вытер себе пылавшее лицо.
Навстречу громыхали пожарные фуры, шли наряды полиции.
В Столешниковом переулке, расплатившись с извозчиком, я тихо своим ключом отпер дверь квартиры, где все еще спали, и прямо – в ванную; напустил полную холодной воды, мылся, купался.
Несмотря на душистое мыло, все же чувствовалось зловоние. Мое разорванное, провонявшее пальто я спрятал в дрова, прошел в кабинет и через минуту уснул.
В девять часов утра я пил в семье чай и слушал рассказы об ужасах на Ходынке:
– Говорят, человек двести народу передавили! Я молчал.
Свежий и выспавшийся, я надел фрак со всеми регалиями, как надо было по обязанностям официального корреспондента, и в 10 часов утра пошел в редакцию. Подхожу к Тверской части и вижу брандмейстера, отдающего приказание пожарным, выехавшим на площадь на трех фурах, запряженных парами прекрасных желтопегих лошадей. Брандмейстер обращается ко мне:
– Поглядите, Владимир Алексеевич, последние пары посылаю!
И объяснил, что с Ходынки трупы возят.
Я вскочил на фуру без пальто, во фраке, в цилиндре, и помчался. Фуры громыхали по каменной мостовой. Народу полна Тверская.
Против фабрики Сиу, за заставой, повстречались две пожарные фуры, полные покойников. Из-под брезентов торчат руки, ноги и болтается ужасная голова.
Никогда не забыть это покрытое розовой пеной лицо с высунутым языком! Навстречу ехали такие же фуры.
По направлению к Москве плетется публика с узелками и кружками в руках: подарки получили!
У бегущих туда на лицах любопытство и тревога, у ползущих оттуда – ужас или безразличие.
Я соскочил с фуры: не пускают. Всемогущий корреспондентский билет дает право прохода. Я иду первым делом к наружной линии будок, которые на берегу рва, я их видел издали утром из-под насыпи. Две снесены, у одной сорвана крыша. А кругом – трупы… трупы…
Описывать выражение лиц, описывать подробности не буду. Трупов сотни. Лежат рядами, их берут пожарные и сваливают в фуры.
Ров, этот ужасный ров, эти страшные волчьи ямы полны трупами. Здесь главное место гибели. Многие из людей задохлись, еще стоя в толпе, и упали уже мертвыми под ноги бежавших сзади, другие погибли еще с признаками жизни под ногами сотен людей, погибли раздавленными; были такие, которых душили в драке, около будочек, из-за узелков и кружек. Лежали передо мной женщины с вырванными косами, со скальпированной головой.
Многие сотни! А сколько еще было таких, кто не в силах был идти и умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять верст от Москвы, а сколько умерло в больницах и дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже после.
Я сполз вниз по песчаному обрыву и пошел между трупами. В овраге они еще лежали, пока убирали только с краев. Народ в овраг не пускали. Около того места, где я стоял ночью, была толпа казаков, полиции и народа. Я подошел. Оказывается, здесь находился довольно глубокий колодец со времен выставки, забитый досками и засыпанный землей.
Ночью от тяжести народа доски провалились, колодец набился доверху рухнувшими туда людьми из сплошной толпы, и когда наполнился телами, на нем уже стояли люди. Стояли и умирали. Всего было вынуто из колодца двадцать семь трупов. Между ними оказался один живой, которого только что перед моим приходом увели в балаган, где уже гремела музыка.
Праздник над трупами начался! В дальних будках еще раздавались подарки. Программа выполнялась: на эстраде пели хоры песенников и гремели оркестры.
У колодца я услыхал неудержимый смех. Вынутые трупы лежали передо мной, два в извозчичьих халатах, и одна хорошо одетая женщина с изуродованным лицом была на самом верху – лицо ногами измято. Сначала из колодца достали четверых мертвых, пятый был худощавый человек; оказался портной с Грачевки.
– Живой этот! – кричит казак, бережно поднимая его кверху из колодца. Поднятый шевелил руками и ногами, глубоко вздохнул несколько раз, открыл глаза и прохрипел:
– Мне бы пивца, смерть пить хотца! И все расхохотались.
Когда мне это рассказывали, тоже хохотали.
Нашли офицера с простреленной головой. Тут же валялся револьвер казенного образца. Медицинский персонал ходил по полю и подавал помощь тем, у кого были признаки жизни. Их развозили по больницам, а трупы на Ваганьково и на другие кладбища.
В два часа я уже был в редакции, пришел в корректорскую и сел писать, затворив дверь. Мне никто не мешал. Закончив, сдал метранпажу на набор. Меня окружили наборщики с вопросами и заставили прочитать. Ужас был на всех лицах. У многих слезы. Они уже знали кое-что из слухов, но все было туманно. Пошли разговоры.
– На беду это! Не будет проку в этом царствовании! – самое яркое, что я слышал от старика наборщика. Никто не ответил на его слова, все испуганно замолчали… и перешли на другой разговор.
– Надо подождать редактора!
– Наберем! Давай набирать! – закричали наборщики.
– В гранках редактор прочтет! – И десятки рук потянулись к метранпажу.
– Наберем! – И, разделив на куски, стали набирать. Я вернулся домой пешком – извозчиков не было —
и, не рассказывая подробностей пережитого, лег спать. Проснулся на другое утро в 8 часов и стал готовиться к работе. Подали «Московские ведомости», «Московский листок». О катастрофе ничего не нашел. Значит, запретили! Собрался перед работой забежать в «Русские ведомости», взять на память грядущим поколениям гранки статьи, если успели набрать. Принесли наконец «Русские ведомости». Глазам не верю: ХОДЫНСКАЯ КАТАСТРОФА – крупное заглавие,- план катастрофы и подпись «В. Гиляровский». Домашние в ужасе смотрят на меня. Замерли и смотрят. А я, свежий, прекрасно выспавшийся, чувствую себя вполне нормально. Рассказываю о своем путешествии, прежде взяв слово, чтобы меня не ругали, так как – победителей не судят! А я чувствовал себя победителем!
Входят двое: русский, Редер, корреспондент австрийской газеты, а с ним японец, корреспондент токийской газеты. Меня интервьюируют. Японец с удивлением смотрит на меня, поражается, а Редер сообщает, что «Русские ведомости» арестованы и в редакции у газетчиков отбирают номера газеты.
Они уходят, я надеваю фрак и хочу идти. Звонок. Входят еще трое: мой знакомый, старый москвич Шютц, корреспондент какой-то венской газеты, другой, тоже знакомый, москвич, американец Смит, который мне представляет типичнейшего американского корреспондента газеты. Корреспондент ни слова по-русски, ему переводит Смит. Целый допрос. Каждое слово американец записывает.
На другой день Смит сказал, что американец послал телеграмму в 2 тысячи слов – всю мою статью, все, рассказанное мной.
Я бросился первым делом в редакцию. Там В. М. Соболевский и М. А. Саблин. Радостно меня встречают. Благодарят. На дворе шумят газетчики – получают газету для розницы, мне устраивают овацию.
– Действительно,- говорит В. М.
Соболевский,- газету, как только ее роздали для разноски подписчикам, явившаяся полиция хотела арестовать, но М. А. Саблин поехал к генерал-губернатору и узнал, что газету уже разрешили по приказанию свыше. Целый день допечатывали газету. Она была единственная с подробностями катастрофы.
В корреспондентском бюро меня тоже встретили овацией русские и иностранные корреспонденты. Интервьюировали, расспрашивали, осматривали, фотографировали. Художник Рубо зарисовал меня. Американцы и англичане ощупывали мои бицепсы и только тогда поверили, что все написанное – правда, что я мог вынести эту давку.
А вот как пишет о Ходынской трагедии великий князь Александр Михайлович Романов, двоюродный дядя и друг детства императора Николая II, в своей книге воспоминаний.
Приближался день катастрофы на Ходынском поле. Иностранцам причины трагедии могли бы показаться непонятными, но опытные русские администраторы еще задолго до этого события ожидали худшего. То, что дядя Государя, великий князь Сергей Александрович, занимавший пост Московского генерал-губернатора, сумеет организовать должным образом празднества, в которых должны были принять участие миллионы русских людей, – вызвало со всех сторон сомнения.
Первые два дня в Москве не оправдали мрачных предсказаний.
Чудесные весенние дни, исторический город, разукрашенный флагами, звон колоколов с высоты тысячи шестисот колоколен, толпы народа, кричащие «ура», коронованная молодая Царица, сияющая красотой, европейские царствующие особы в золоченых каретах – никакой строгий церемониал не мог породить в толпе большого энтузиазма, чем лицезрение всей этой картины.
Согласно программе празднеств, раздача подарков народу должна была иметь место в 11 час. утра на третий день коронационных торжеств.
В течение ночи все увеличивавшиеся толпы московского люда собрались в узких улицах, которые прилегали к Ходынке. Их сдерживал только очень незначительный наряд полиции. Когда взошло солнце, не менее пятисот тысяч человек занимали сравнительно небольшое пространство и, проталкиваясь вперед, напирали на сотню растерявшихся казаков. В толпе вдруг возникло предположение, что правительство не рассчитывало на такой наплыв желающих получить подарки, а потому большинство вернется домой с пустыми руками.
Бледный рассвет осветил пирамиды жестяных кубков с императорскими орлами, которые были воздвигнуты на специально построенных деревянных подмостках.
В одну секунду казаки были смяты и толпа бросилась вперед.
– Ради Бога, осторожнее, – кричал командовавший офицер: – там ямы.
Его жест был принят за приглашение. Вряд ли кто из присутствовавших знал, что Ходынское поле было местом учения саперного батальона. Те, кто были впереди, поняли свою роковую ошибку, но нужен был, по крайней мере, целый корпус, чтобы остановить своевременно этот безумный поток людей. Все они попадали в ямы, друг на друга, женщины, прижимая к груди детей, мужчины, отбиваясь и ругаясь.
Пять тысяч человек было убито, еще больше ранено и искалечено. В три часа дня мы поехали на Ходынку. По дороге нас встречали возы, нагруженные трупами. Трусливый градоначальник старался отвлечь внимание Царя приветствиями толпы. Но каждое «ура» звучало в моих глазах как оскорбление. Мои братья не могли сдержать своего негодования, и все мы единодушно требовали немедленной отставки великого князя Сергей Александровича и прекращения коронационных торжеств. Произошла тяжелая сцена. Старшее поколение великих князей всецело поддерживало московского генерал-губернатора.
Мой брат великий князь Николай Михайлович ответил дельной и ясной речью. Он объяснил весь ужас создавшегося положения. Он вызвал образы французских королей, которые танцевали в Версальском парке, не обращая внимания на приближающуюся бурю. Он взывал к доброму сердцу молодого Императора.
– Помни, Никки, – закончил он, глядя Николаю II прямо в глаза: – кровь этих пяти тысяч мужчин, женщин и детей останется неизгладимым пятном на твоем царствовании. Ты не в состоянии воскресить мертвых, но ты можешь проявить заботу о их семьях… Не давай повода твоим врагам говорить, что молодой Царь пляшет, когда его погибших верноподданных везут в мертвецкую.
Вечером Император Николай II присутствовал на большом балу, данном французским посланником. Сияющая улыбка на лице великого князя Сергея заставляла иностранцев высказывать предположения, что Романовы лишились рассудка. Мы, четверо, покинули бальную залу в тот момент, когда начались танцы, и этим тяжко нарушили правила придворного этикета.
Источник статьи: http://picturehistory.livejournal.com/5666349.html