Сценарий утренника к 8 марта в подготовительной группе
материал (подготовительная группа) на тему
Сценарий утренника к 8 марта в подготовительной группе. 2017г.
Скачать:
| Вложение | Размер |
|---|---|
| stsenariy_utrennika_k_8_marta_2017.docx | 36.13 КБ |
Предварительный просмотр:
Сценарий утренника ко дню 8 марта
(Дети заходят под музыку и выстраиваются на полукруг)
Начинается весна не только с цветов
Есть тому очень много причин.
Начинается она с теплых слов,
С блеска глаз и с улыбок мужчин.
Сегодня у нас так уютно, как дома,
Смотрите, как лиц много в зале знакомых.
К нам мамы пришли – Мы рады видеть всех вас!
И праздник веселый начинаем сейчас!
Он вам посвящен – самым милым и нежным,
Любимым, родным! Этот праздник всех женщин!
Катя: Солнце ярко светит людям в этот праздничный денек.
«Динь-динь-дон!» — поют сосульки, и смеется ветерок.
Милана: Ручьи бегут, резвятся, лес очнулся ото сна,
Птицы в воздухе кружатся: «Чик-чирик! Пришла весна!»
Никита: Этот праздник мы все любим, праздник бабушек и мам.
Он весной приходит к людям и улыбки дарит нам!
Ева: Если спросят: «В целом свете, что всего милей?»
Я отвечу, что улыбка мамочки моей!
«Что нас светом согревает, как сама весна?»
Я отвечу: «Ну, конечно, мамины глаза!»
Захар: Если спросят: «В целом свете, что всего добрей?»
Я отвечу: «Это руки мамочки моей!»
«Кто нежнее в целом мире смотрит на меня?»
Я отвечу: «Ну, конечно, мамочка моя!»
Ясна: Почему, когда я с мамой
Даже хмурый день светлей?
Потому что, потому что
Нету мамочки милей!
Ваня: Почему когда мне больно
К маме я спешу скорей?
Потому что, потому что
Нету мамочки нежней!
Маша Л.: Почему когда мы вместе
Я счастливей всех детей?
Потому что, потому что
Нету мамочки добрей!
Аня: Мамочек красивых,
Добрых и любимых
Мы сейчас поздравим
Песню им подарим.
Песня «Мамочка – ты чудо!»
Мамочка – ты чудо!
Ты – мой светлый лучик!
Вечно верить буду,
Что тебя нет лучше.
Нет тебя красивей
Светишь ты и греешь.
Счастье, когда будишь
Ты нас ранним утром,
Когда нас рассудишь
Правильно и мудро.
Я горжусь тобою,
Говорю с любовью:
(Все дети садятся, Маша Я. остается)
Наши мамы маленькими были.
В детский сад мамочки ходили.
Эта же улыбка и глаза
И похожа очень на меня.
Презентация «Угадай чья мама»
(Ваня и Вова выходят на середину и читают «Почему мой папы бледный. »)
Ваня: Почему мой папа бледный
Потерял совсем покой?
Потому что мы решили
Завтра – мамин выходной.
Вова: Папа встал с утра пораньше
Переделал много дел
За один всего денечек
Папа страшно похудел.
Ваня: Побежал с утра на рынок
А потом обед варил
Только все, что приготовил
Папа сильно насолил.
Вова: Я смотрю и удивляюсь:
Папе фартук так идет!
Неужели этот праздник
Через день уже пройдет?
Ваня: Завтра мама снова встанет
Будет мыть, стирать, сушить,
Убирать, готовить, гладить
Нас купать, посуду мыть.
Вова: Помогайте, папы, мамам
Труд делите пополам
Вы ведь сильные, большие
Вместе: Вы – пример нам, сыновьям!
(Милана выходит на середину и читает стихотворение «Ты мое счастье. »)
Ты моё счастье – мама сказала
Вот чудеса-то! Я и не знала!
Я ведь бываю нередко упрямой,
Капризной бываю, не слушаюсь маму.
Для меня нет дороже!
Когда ты со мной
Не старшны и ненастья
Дочка и папа – мамино счастье!
Конкурс «Укрась обруч, чтобы он стал рамкой для фотографий»
Ведущая: А сейчас мы послушаем разговор дочки и мамы. .
Сценка «Больше всех» (Катя и О.В.)
Катя: Мама, мамочка моя
Я хочу спросить тебя
Что ты любишь больше всех?
Расскажи мне свой секрет.
Мама: Что же, доченька, скажу
И всю правду расскажу.
В детский садик я ходила
Очень я играть любила:
Уложу в кроватку куклу
И ей песенку спою,
А мишутке лапку ваткой,
Я помажу, полечу.
Но любила больше маму –
Это бабушку твою
Я ее ждала, жалела.
Вместо сада на работу
Даже с ней идти хотела!
Мама: А потом пошла я в школу
Там считала и писала
Пела песни, рисовала
И сейчас я спорт люблю,
Но любила больше маму –
Это бабушку твою.
Чтоб порадовать ее,
Я училась хорошо:
Очень я старалась,
Мама: А потом я стала взрослой
И у нас давно семья:
Мама, дочка, папа, я.
Ты же доченька моя
Я хочу, чтоб ты была
Больше всех люблю тебя
Катя, доченька моя!
Катя: Расскажу я свой секрет:
Лучше мамы в мире нет.
Очень я люблю тебя
Не болей и не грусти
И меня за все прости!
(Маша Л. выходит на середину и читает стихотворение «Бабушкины руки»)
Я с бабушкой своею
Она во всех затеях
Я с ней не знаю скуки
И все мне любо в ней.
Но бабушкины руки
Люблю всего сильней!
Ведь сколько руки эти
Ласкают, гладят, любят
Ведущие: А сейчас в исполнении Никиты Зарубина прозвучит песня «Поцелую бабушку».
(Вероника и Ясна выходят на середину и читает стихотворение «Поздравление бабушкам»)
Нынче праздник день весенний
Сколько радостных речей!
И от нас – от малышей!
Ведь когда-то тоже вы
И ходили в юбочках
И плели косички
И стишки учили вы
Как зайчики, лисички.
Сейчас вы – наши бабушки,
Вот ваше ремесло.
Сейчас вы – наши бабушки,
Нам очень повезло!
Мы вас очень любим
И желаем не болеть
И хотим вам на прощанье
Дружно нашу песню спеть.
(девочки садятся на место, все вместе выходят за Миланой на полукруг)
Песню тебе я пою.
Бабушка, милая бабушка,
Как же тебя я люблю.
Сядем с тобой у окошка
И посидим в тишине.
Ты отдохни хоть немножко,
Песню тебе я пою.
Бабушка, милая бабушка,
Как же тебя я люблю.
Торт испечешь мне с изюмом
Сверху и фрукты и крем.
Бабушка, милая бабушка.
Все с аппетитом я съем!
(все сели на места)
(Ясна выходит на середину и читает стихотворение «Имя мамино»)
Было утром тихо в доме,
Я писала на ладони
Не в тетрадке, на листке,
Не на стенке каменной,
Я писала на руке
Было утром тихо в доме,
Стало шумно среди дня.
— Что ты спрятала в ладони?-
Стали спрашивать меня.
Я ладонь разжала:
Счастье я держала.
(Аня выходит на середину и читает стихотворение «Мама устала»)
Как хорошо, когда мамочка дома!
Мне каждая чёрточка в маме знакома.
Вот мама нахмурилась, значит – устала.
Я приставать с разговором не стала.
Мало ли в доме полезного дела?
Взяла лоскуток на диванчик присела
В иголку продернула пёструю нитку
И зайчику сшила цветную накидку.
Потом посмотрели мы с куклой в окошко,
Потом поиграли в детсадик немножко,
Включать телевизор я тоже не стала.
Ведь мама устала.
(Ева выходит на середину и читает стихотворение «Руки мамочки моей. »)
Руки мамочки моей –
Пара белых лебедей:
Так нежны и так красивы,
Столько в них любви и силы!
Целый день они летают,
Будто устали не знают
В доме наведут уют
Платье новое сошьют,
Руки мамы всё умеют.
Ведущая: А сейчас мы проведем конкурс: «Узнай маму по рукам». Для этого нам нужны два папы, которые подержат ширму. Уважаемые мамы вставайте все за ширму. Сейчас зазвучит музыка и как только она остановится мы с вами, ребята, подойдем к ширме и постараемся угодать чьей мамы руки.
Конкурс «Узнай маму по рукам»
Ведущая: Дорогие мамочки присаживайтесь на свои места. Теперь ребята заходят за ширму, а бабушки и мамы постараются узнать голоса своих детей, внучек и внучат.
(дети встают за ширкой в том порядке в котором сидят)
Конкурс «Угадай чей голосок»
Ведущая: Наши дети не только умеют читать стихи, петь песни, но и превосходно играют на музыкальных инструментах.
Ведущая к детям: Возьмите, пожалуйста, свои инструменты.
(дети подходят к своим инструментам: Катя и Аня – металлофоны, мальчики – бубны, Милана и Ясна – треугольники, Ева, Маша Д., Вероника, Маша Л., Маша Я. – колокольчики)
Инструменты в руки взяли,
Дружно, громко заиграли .
Нам играть не надоест,
Потому что мы оркестр.
Ведущая: Оказывается наши мамы не только умницы и красавицы, но и прекрасные рукодельницы. Они своими руками для дочек смастерили русский головной убор – кокошник. Сейчас девочки их наденут и продемонстрируют гостям.
(Маша Д. выходит на середину и читает стихотворение «Пожелание маме»)
Мамочке моей родной
Хочется мне пожелать,
Чаще дома быть со мной,
Чтоб одной мне не скучать.
Чтобы мы читали книжки,
Сшили шапочку для мишки,
Рядом с мамой мне светло
И уютно, и тепло!
(Маша Я. выходит на середину и читает стихотворение «Прекрасной мамочке»)
Подарила мир ты мне, яркий солнца свет.
Для меня на свете лучше мамы нет.
Именно весною, в марте, в день восьмой
Я хочу поздравить маму всей душой.
Я несу подарки, я несу цветы.
В мире нет прекрасней, мамочка, чем ты.
(Никита выходит на середину и читает стихотворение «Ребенок»)
На свете – каждый человек.
Как только в мир вступает –
Любовь и нежность, и тепло.
От мамы получает!
Она нам Мир прекрасный этот
С тобою подарила!
И в душу каждому из нас
Саму себя вложила!
Хочу, чтоб в этот день весны
На всей большой планете.
Дарили мамочкам цветы!
Их собственные дети.
Ну, а мы весну встречаем,
Всех на танец приглашаем!
Танец «Весну звали»
Ведущая: А наш праздник продолжается. Оказывается наши мамы . , но и еще хорошие кулинары. Они приготовили для вас сладкое угощение.
Ведущая: Дорогие мамы, расскажите, пожалуйста, что вы приготовили.
Ведущая: Очень вкусно пахнет, эти угощения мы скушаем после окончания праздника у нас в группе.
Ведущая: Наши мальчики пришли сегодня поздравить не только мам и бабушек, но и наших девочек.
??куда положить подарки и как им взять?
Мы – мальчики нашего детского сада.
Поздравить всех девочек искренне рады!
Милые девочки! Принцессы вы наши!
Нет в детском садике девочек краше!
Улыбчивы вы, словно солнышко ясное.
Нигде не встречали девчонок прекраснее!
А глазки какие, какие ресницы!
В вас дорогие, нельзя не влюбиться!
Вам дружно желаем мы в праздник весенний:
Здоровья, улыбок, удач, настроенья!
Ведущая: Дорогие наши мужчины, мальчики, мы хоть и с опозданием хотим поздравить вас с праздником «День защитника отечества».
Ведущая: Девочки нашей группы приготовили для мальчиков музыкальный сюрприз.
Ведущая: Дорогие мамы, выйдете, пожалуйста, сюда и встаньте напротив детей.
Примите наши поздравленья
В международный женский день!
Пусть будет ваше настроение
Всегда цветущим, как сирень,
Пусть будет жизнь прекрасна ваша,
И дети счастливы всегда,
Пусть дом ваш будет полной чашей!
Удачи, счастья и добра!
Дорогие дети, поздравьте своих любимых мам.
Источник статьи: http://nsportal.ru/detskii-sad/vospitatelnaya-rabota/2017/11/29/stsenariy-utrennika-k-8-marta-v-podgotovitelnoy-gruppe
Антон Павлович Чехов. «Крыжовник».
Еще с раннего утра всё небо обложили дождевые тучи; было тихо, не жарко и скучно, как бывает в серые пасмурные дни, когда над полем давно уже нависли тучи, ждёшь дождя, а его нет. Ветеринарный врач Иван Иваныч и учитель гимназии Буркин уже утомились идти, и поле представлялось им бесконечным. Далеко впереди еле были видны ветряные мельницы села Мироносицкого, справа тянулся и потом исчезал далеко за селом ряд холмов, и оба они знали, что это берег реки, там луга, зелёные ивы, усадьбы, и если стать на один из холмов, то оттуда видно такое же громадное поле, телеграф и поезд, который издали похож на ползущую гусеницу, а в ясную погоду оттуда бывает виден даже город. Теперь, в тихую погоду, когда вся природа казалась кроткой и задумчивой, Иван Иваныч и Буркин были проникнуты любовью к этому полю, и оба думали о том, как велика, как прекрасна эта страна.
— В прошлый раз, когда мы были в сарае у старосты Прокофия, — сказал Буркин, — вы собирались рассказать какую-то историю.
— Да, я хотел тогда рассказать про своего брата.
Иван Иваныч протяжно вздохнул и закурил трубочку, чтобы начать рассказывать, но как раз в это время пошёл дождь. И минут через пять лил уже сильный дождь, обложной, и трудно было предвидеть, когда он кончится. Иван Иваныч и Буркин остановились в раздумье; собаки, уже мокрые, стояли, поджав хвосты, и смотрели на них с умилением.
— Нам нужно укрыться куда-нибудь, — сказал Буркин.
— Пойдемте к Алехину. Тут близко.
Они свернули в сторону и шли всё по скошенному полю, то прямо, то забирая направо, пока не вышли на дорогу. Скоро показались тополи, сад, потом красные крыши амбаров; заблестела река, и открылся вид на широкий плёс с мельницей и белою купальней. Это было Софьино, где жил Алехин.
Мельница работала, заглушая шум дождя; плотина дрожала. Тут около телег стояли мокрые лошади, понурив головы, и ходили люди, накрывшись мешками. Было сыро, грязно, неуютно, и вид у плеса был холодный, злой. Иван Иваныч и Буркин испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались к господским амбарам, то молчали, точно сердились друг на друга.
В одном из амбаров шумела веялка; дверь была открыта и из нее валила пыль. На пороге стоял сам Алехин, мужчина лет сорока, высокий, полный, с длинными волосами, похожий больше на профессора или художника, чем на помещика. На нем была белая, давно не мытая рубаха с веревочным пояском, вместо брюк кальсоны, и на сапогах тоже налипли грязь и солома. Нос и глаза были черны от пыли. Он узнал Ивана Иваныча и Буркина и, по-видимому, очень обрадовался.
— Пожалуйте, господа, в дом, — сказал он, улыбаясь. — Я сейчас, сию минуту.
Дом был большой, двухэтажный. Алехин жил внизу, в двух комнатах со сводами и с маленькими окнами, где когда-то жили приказчики; тут была обстановка простая, и пахло ржаным хлебом, дешёвою водкой и сбруей. Наверху же, в парадных комнатах, он бывал редко, только когда приезжали гости. Ивана Иваныча и Буркина встретила в доме горничная, молодая женщина, такая красивая, что они оба разом остановились и поглядели друг на друга.
— Вы не можете себе представить, как я рад видеть вас, господа, — говорил Алехин, входя за ними в переднюю. — Вот не ожидал! Пелагея, — обратился он к горничной, — дайте гостям переодеться во что-нибудь. Да кстати и я переоденусь. Только надо сначала пойти помыться, а то я, кажется, с весны не мылся. Не хотите ли, господа, пойти в купальню, а тут пока приготовят.
Красивая Пелагея, такая деликатная и на вид такая мягкая, принесла простыни и мыло, и Алехин с гостями пошёл в купальню.
— Да, давно я уже не мылся, — говорил он, раздеваясь. — Купальня у меня, как видите, хорошая, отец ещё строил, но мыться как-то всё некогда.
Он сел на ступеньке и намылил свои длинные волосы и шею, и вода около него стала коричневой.
— Да, признаюсь… — проговорил Иван иваныч, значительно глядя на его голову.
— Давно я уже не мылся… — повторил Алехин конфузливо и еще раз намылился, и вода около него стала темно-синей, как чернила.
Иван Иваныч вышел наружу, бросился в воду с шумом и поплыл под дождём, широко взмахивая руками, и от него шли волны, и на волнах качались белые лилии; он доплыл до самой середины плёса и нырнул, и через минуту показался на другом месте и поплыл дальше, и все нырял, стараясь достать дна. «Ах, боже мой… — повторял он, наслаждаясь. — Ах, боже мой…» Доплыл до мельницы, о чем-то поговорил там с мужиками и повернул назад, и на середине плёса лёг, подставляя своё лицо под дождь. Буркин и Алехин оделись и собрались уходить, а он все плавал и нырял.
— Ах, боже мой… — говорил он. — Ах, Господи помилуй.
— Будет вам! — крикнул ему Буркин.
Вернулись в дом. И только когда в большой гостиной наверху зажгли лампу, и Буркин и Иван Иваныч, одетые в шелковые халаты и теплые туфли, сидели в креслах, а сам Алехин, умытый, причёсанный, в новом сюртуке, ходил по гостиной, видимо, с наслаждением ощущая тепло, чистоту, сухое платье, лёгкую обувь, и когда красивая Пелагея, бесшумно ступая по ковру и мягко улыбаясь, подавала на подносе чай с вареньем, только тогда Иван Иваныч приступил к рассказу, и казалось, что его слушали не одни только Буркин и Алехин, но также старые и молодые дамы и военные, спокойно и строго глядевшие из золотых рам.
— Нас два брата, — начал он, — я, Иван Иваныч, и другой — Николай Иваныч, года на два помоложе. Я пошел по ученой части, стал ветеринаром, а Николай уже с девятнадцати лет сидел в казенной палате. Наш отец Чимша-Гималайский был из кантонистов, но, выслужив офицерский чин, оставил нам потомственное дворянство и именьишко. После его смерти именьишко у нас оттягали за долги, но, как бы ни было, детство мы провели в деревне на воле. Мы, всё равно как крестьянские дети, дни и ночи проводили в поле, в лесу, стерегли лошадей, драли лыко, ловили рыбу и прочее тому подобное… А вы знаете, кто хоть раз в жизни поймал ерша или видел осенью перелётных дроздов, как они в ясные, прохладные дни носятся стаями над деревней, тот уже не городской житель, и его до самой смерти будет потягивать на волю. Мой брат тосковал в казенной палате. Годы проходили, а он всё сидел на одном месте, писал всё те же бумаги и думал всё об одном и том же, как в деревню. И эта тоска у него мало-помалу вылилась в определенное желание, в мечту купить себе маленькую усадебку где-нибудь на берегу реки или озера.
Он был добрый, кроткий человек, я любил его, но этому желанию запереть себя на всю жизнь в собственную усадьбу я никогда не сочувствовал. Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли. Но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку. И говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбы, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе — это не жизнь, это эгоизм, лень, это своего рода монашество, но монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа.
Брат мой Николай, сидя у себя в канцелярии, мечтал о том, как он будет есть свои собственные щи, от которых идет такой вкусный запах по всему двору, есть на зеленой травке, спать на солнышке, сидеть по целым часам за воротами на лавочке и глядеть на поле и лес. Сельскохозяйственные книжки и всякие эти советы в календарях составляли его радость, любимую духовную пищу; он любил читать и газеты, но читал в них одни только объявления о том, что продаются столько-то десятин пашни и луга с усадьбой, садом, мельницей, с проточными прудами. И рисовались у него в голове дорожки в саду, цветы, фрукты, скворечни, караси в прудах и, знаете, всякая эта штука. Эти воображаемые картины были различны, смотря по объявлениям, которые попадались ему, но почему-то в каждой из них непременно был крыжовник. Ни одной усадьбы, ни одного поэтического угла он не мог себе представить без того, чтобы там не было крыжовника.
— Деревенская жизнь имеет свои удобства, — говорил он, бывало. — Сидишь на балконе, пьёшь чай, а на пруде твои уточки плавают, пахнет так хорошо, и… и крыжовник растёт.
Он чертил план своего имения, и всякий раз у него на плане выходило одно и то же: а) барский дом, b) людская, с) огород, d) крыжовник. Жил он скупо: недоедал, недопивал, одевался бог знает как, словно нищий, и все копил и клал в банк. Страшно жадничал. Мне было больно глядеть на него, и я кое-что давал ему и посылал на праздниках, но он и это прятал. Уж коли задался человек идеей, то ничего не поделаешь.
Годы шли, перевели его в другую губернию, минуло ему уже сорок лет, а он всё читал объявления в газетах и копил. Потом, слышу, женился. Всё с тою же целью, чтобы купить себе усадьбу с крыжовником, он женился на старой, некрасивой вдове, без всякого чувства, а только потому, что у нее водились деньжонки. Он и с ней тоже жил скупо, держал ее впроголодь, а деньги ее положил в банк на свое имя. Раньше она была за почтмейстером и привыкла у него к пирогам и к наливкам, а у второго мужа и хлеба чёрного не видала вдоволь; стала чахнуть от такой жизни, да года через три взяла и отдала богу душу. И, конечно, брат мой ни одной минуты не подумал, что он виноват в ее смерти. Деньги, как водка, делают человека чудаком. У нас в городе умирал купец. Перед смертью приказал подать себе тарелку мёду и съел все свои деньги и выигрышные билеты вместе с медом, чтобы никому не досталось. Как-то на вокзале я осматривал гурты, и в это время один барышник попал под локомотив, и ему отрезало ногу. Несём мы его в приемный покой, кровь льет — страшное дело, а он всё просит, чтобы ногу его отыскали, и всё беспокоится: в сапоге на отрезанной ноге двадцать рублей, как бы не пропали.
— Это вы уж из другой оперы, — сказал Буркин.
— После смерти жены, — продолжал Иван Иваныч, подумав полминуты, — брат мой стал высматривать себе имение. Конечно, хоть пять лет высматривай, но все же в конце концов ошибёшься и купишь совсем не то, о чем мечтал. Брат Николай через комиссионера, с переводом долга, купил сто двенадцать десятин с барским домом, с людской, с парком, но ни фруктового сада, ни крыжовника, ни прудов с уточками; была река, но вода в ней цветом как кофе, потому что по одну сторону имения кирпичный завод, а по другую — костопальный. Но мой Николай Иваныч мало печалился; он выписал себе двадцать кустов крыжовника, посадил и зажил помещиком.
В прошлом году я поехал к нему проведать. Поеду, думаю, посмотрю, как и что там. В письмах своих брат называл своё имение так: Чумбароклова пустошь, Гималайское тож. Приехал я в «Гималайское тож» после полудня. Было жарко. Возле канавы, заборы, изгороди, понасажены рядами ёлки, — и не знаешь, как проехать во двор, куда поставить лошадь. Иду к дому, а навстречу мне рыжая собака, толстая, похожая на свинью. Хочется ей лаять, да лень. Вышла из кухни кухарка, голоногая, толстая, тоже похожая на свинью, и сказала, что барин отдыхает после обеда. Вхожу к брату, он сидит в постели, колени покрыты одеялом; постарел, располнел, обрюзг; щеки, нос и губы тянутся вперёд, — того и гляди, хрюкнет в одеяло.
Мы обнялись и всплакнули от радости и от грустной мысли, что когда-то были молоды, а теперь оба седы, и умирать пора. Он оделся и повел меня показывать своё имение.
— Ну, как ты тут поживаешь? — спросил я.
— Да, ничего, слава богу, живу хорошо.
Это уж был не прежний робкий бедняга-чиновник, а настоящий помещик, барин. Он уж обжился тут, привык и вошел во вкус; кушал много, в бане мылся, полнел, уже судился с обществом и с обоими заводами и очень обижался, когда мужики не называли его «ваше высокоблагородие». И о душе своей заботился солидно, по-барски, и добрые дела творил не просто, а с важностью. А какие добрые дела? Лечил мужиков от всех болезней содой и касторкой и в день своих именин служил среди деревни благодарственный молебен, а потом ставил полведра, думал, что так нужно. Ах, эти ужасные полведра! Сегодня толстый помещик тащит мужиков к земскому начальнику за потраву, а завтра, в торжественный день, ставит им полведра, а они пьют и кричат «ура», и пьяные кланяются ему в ноги. Перемена жизни к лучшему, сытость, праздность развивают в русском человеке самомнение, самое наглое. Николай Иваныч, который когда-то в казенной палате боялся даже для себя лично иметь собственные взгляды, теперь говорил одни только истины, и таким тоном, точно министр: «Образование необходимо, но для народа оно преждевременно», «телесные наказания вообще вредны, но в некоторых случаях они полезны и незаменимы».
— Я знаю народ и умею с ним обращаться, — говорил он. — Меня народ любит. Стоит мне только пальцем шевельнуть, и для меня народ сделает все, что захочу.
И всё это, заметьте, говорилось с умной, доброю улыбкой. Он раз двадцать повторил: «мы дворяне», «я как дворянин»; очевидно, уже не помнил, что дед наш был мужик, а отец — солдат. Даже наша фамилия Чимша-Гималайский, в сущности несообразная, казалась ему теперь звучной, знатной и очень приятной.
Но дело не в нем, а во мне самом. Я хочу вам рассказать, какая перемена произошла во мне в эти немногие часы, пока я был в его усадьбе. Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. Это был не купленный, а свой собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. Николай Иваныч засмеялся и минуту глядел на крыжовник молча, со слезами, — он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребёнка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал:
И он с жадностью ел и все повторял:
— Ах, как вкусно! Ты попробуй!
Было жёстко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который был доволен своей судьбой, самим собой. К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжёлое чувство, близкое к отчаянию. Особенно тяжело было ночью. Мне постлали постель в комнате рядом с спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке с крыжовником и брал по ягодке. Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! Какая это подавляющая сила! Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье… Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то вёдер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут своё бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. Это общий гипноз. Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясётся беда — болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. Но человека с молоточком нет, счастливый живёт себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, — и все обстоит благополучно.
— В ту ночь мне стало понятно, как я тоже был доволен и счастлив, — продолжал Иван Иваныч, вставая. — Я тоже за обедом и на охоте поучал, как жить, как веровать, как управлять народом. Я тоже говорил, что ученье свет, что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной грамоты. Свобода есть благо, говорил я, без неё нельзя, как без воздуха, но надо подождать. Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? — спросил Иван Иваныч, сердито глядя на Буркина. — Во имя чего ждать, я вас спрашиваю? Во имя каких соображений? Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в свое время. Но кто это говорит? Где доказательства, что это справедливо? Вы ссылаетесь на естественный порядок вещей, на законность явлений, но есть ли порядок и законность в том, что я, живой, мыслящий человек, стою надо рвом и жду, когда он зарастет сам или затянет илом, в то время как, быть может, я мог бы перескочить через него или построить через него мост? И опять-таки во имя чего ждать? Ждать, когда нет сил жить, а между тем жить нужно и хочется жить!
Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжёлого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. Я уже стар и не гожусь для борьбы, я неспособен даже ненавидеть. Я только скорблю душевно, раздражаюсь, досадую, по ночам у меня горит голова от наплыва мыслей, и я не могу спать… Ах, если б я был молод!
Иван Иваныч прошёлся в волнении из угла в угол и повторил:
— Если б я был молод!
Он вдруг подошёл к Алехину и стал пожимать ему то одну руку, то другую.
— Павел Константиныч! — проговорил он умоляющим голосом. — Не успокаивайтесь, не давайте усыплять себя! Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! Счастья нет и не должно быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чем-то более разумном и великом. Делайте добро!
И все это Иван Иваныч проговорил с жалкой, просящею улыбкой, как будто просил лично для себя.
Потом все трое сидели в креслах, в разных концах гостиной, и молчали. Рассказ Ивана Иваныча не удовлетворил ни Буркина, ни Алехина. Когда из золотых рам глядели генералы и дамы, которые в сумерках казались живыми, слушать рассказ про беднягу чиновника, который ел крыжовник, было скучно. Хотелось почему-то говорить и слушать про изящных людей, про женщин. И то, что они сидели в гостиной, где все — и люстра в чехле, и кресла, и ковры под ногами — говорило, что здесь когда-то ходили, сидели, пили чай вот эти самые люди, которые глядели теперь из рам, и то, что здесь теперь бесшумно ходила красивая Пелагея, — это было лучше всяких рассказов.
Алехину сильно хотелось спать; он встал по хозяйству рано, в третьем часу утра, и теперь у него слипались глаза, но он боялся, как бы гости не стали без него рассказывать что-нибудь интересное, и не уходил. Умно ли, справедливо ли было то, что только что говорил Иван Иваныч, он не вникал; гости говорили не о крупе, не о сене, не о дегте, а о чем то, что не имело прямого отношения к его жизни, и он был рад и хотел, чтобы они продолжали…
— Однако пора спать, — сказал Буркин, поднимаясь. — Позвольте пожелать вам спокойной ночи.
Алехин простился и ушел к себе вниз, а гости остались наверху. Им обоим отвели на ночь большую комнату, где стояли две старые деревянные кровати с резными украшениями и в углу было распятие из слоновой кости; от их постелей, широких, прохладных, которые постилала красивая Пелагея, приятно пахло свежим бельём.
Иван Иваныч молча разделся и лег.
— Господи, прости нас грешных! — проговорил он и укрылся с головой.
От его трубочки, лежавшей на столе, сильно пахло табачным перегаром, и Буркин долго не спал и всё никак не мог понять, откуда этот тяжёлый запах.
Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/id/5aba018548c85ee6a742c4b9/anton-pavlovich-chehov-kryjovnik-5abb72ed48c85ef129c1665b