Белое Рождество
Она стала обязательных элементом волшебного зимнего периода, таким же как ель, подарки и Санта-Клаус. Но, пожалуй, мало кто знает, что автором песни «Белое Рождество» и «Бог благословит Америку» является наш бывший соотечественник. О нем и будет наш рассказ.
Автор композиции, без которой не проходит ни одно американское Рождество, родился 11 мая 1888 года в России, в Тюмени, в семье Моисея и Леи Белиных. Малыша назвали Израиль — Изя. Видимо, карьера синагогального кантора Моисея не задалась и в 1893 году чета Белиных вместе с восемью детьми перебралась в Америку. Как часто и бывает, жизнь российских эмигрантов по началу не была легкой. Они поселились в самом бедном районе Нью-Йорка. Пока родители зарабатывали на жизнь – Моисей устроился на скотобойню, юный Изя учился в школе и водился на улице со шпаной. Проводя все свободное время в безобидных, и не очень, шалостях. Вскоре семье удалось скопить необходимую сумму, что бы перебраться в более престижный, а соответственно спокойный и безопасный район.
Однако счастье было не долгим, в 1896 году умер Моисей Белин — отец семейства и основной кормилец. Изриль был вынужден бросить школу и взять на себя заботу о семейном благополучии, продавая газеты на шумных нью-йоркских улицах. И тут бурная столичная жизнь захватила воображения юного выходца из провинциального российского городка. Вожделенной мечтой мальчики стала профессия «поющего официанта», ходящего между столиков шикарных кафе и поющего для посетителей популярные песни. Когда Изя поделился своими мечтами с матерью, та пришла в ужас, такая карьера, по ее убеждению, была просто невозможна для сына благочестивого еврейского кантора. Делать было нечего и Изя, что бы осуществить свои желания просто удирает из дома.
Он устраивается в небольшое кафе в Чайнатауне, где, бегая между столиками и, разнося заказы с восьми часов вечера до шести часов утра, время от времени, мог что-то и исполнить для лучшего пищеварения посетителей. Сначала сытые американцы бросали забавному еврейскому юноше немого долларов на поднос, а затем хозяин кафе Майкл даже стал доплачивать пареньку за его пение по семь долларов в неделю.
Вскоре, решив привлечь новых посетителей, Майк предложил всем своим сотрудникам написать какую-нибудь веселую «фирменную» песню. Тем более, что у соседей появился новый пианист и часть посетителей перешла к конкурентам. В итоге Израиль Белин стал автором слов появившейся на свет песни «Мэри из солнечной Италии», которую написал вместе с местным пианистом. Композиция стала популярной и даже была напечатана в одной из районных газет, однако по чьей-то вине в текст вкралась ошибка, автором слов значился И.Берлин.
Ободренный успехом юный Израиль, не владеющий даже основами музыкальной грамоты, обнаружил что он может наигрывать мелодии, используя лишь черные клавиши фортепьяно, решил стать популярным композитором. Он предложил свои услуги издательству Теда Снайдера, представившись там как Ирвинг Берлин, считая, что имя Израиль не очень-то подходит для автора шлягеров и не желая менять фамилии Берлин, которая принесла ему определенную известность. Контракт с издательством на смехотворную по нынешним временам сумму (5 долларов в неделю) был подписан. Поскольку честолюбивый композитор умел играть только на черных клавишах, он приспособил к своему фортепиано специальный рычаг собственного производства, перемещение которого преобразовало диапазон звука. В те времена во всей Америке царствовал рэгтайм, звучавший отовсюду, и Ирвинг Берлин стал разрабатывать эту «золотую жилу».
Усердие, талант и напористость вскоре заставили говорить о молодом композиторе, писавшем одну мелодию за другой, бравшего сначала не сколько качеством, сколько количеством. Однако написанный им в 1911 году регтайм «Полоса» принес ему настоящую популярность.
Годом позже Берлин женился на сестре своего лучшего друга Дороти Гоетц. Однако счастье было не долгим. Во время свадебного путешествия на Кубу Дороти заразилась тифом и после нескольких месяцев умерла. Именно это трагическое событие не только принесло в творчество композитора характерные для него лирические нотки, гармонично объединившие регтайм и балладу, но и послужило тому, что Берлин все свое время посвящал только сочинительству.
Лишь в 1925 году Ирвинг встречает Эллин Маккэй, единственную дочь одного европейского миллионера. Как говорят, роман был похож на сказку. В 1926 году Ирвинг и Эллин поженились. После этого жизнь некогда бедного российского эмигранта проходила без особых огорчений и даже счастливо. Он написал почти три тысячи песен, двадцать бродвейских и семнадцать голливудских мюзиклов. Под его влияние попало несколько поколений композиторов. Но он мог и не писать столь впечатляющего количества музыкальных произведений. Достаточно было только двух, одна из которых принесла ему всеамериканскую, а вторая всемирную славу. Первая – это песня «God blass America», а вторая «Белое Рождество» (White Christmas).
Ирвинг Берлин написал песню «Белое Рождество» в 1941 году для фильма «Отель для Праздников», в котором главную роль должен был играть самый популярный американский актер тех лет Бинг Кросби. По задумке авторов киноленты к каждому празднику должна была быть написана своя песня. Ирвинг начал с Рождества. Услышав эту песню, Бинг не стал дожидаться выхода киноленты и исполнил ее на Рождество 1941 года в эфире радиостанции Эн-Би-Си. Популярность песни превзошла все ожидания. Приходившие на концерты Бинга Кросби зрители не хотели слушать ничего иного кроме как «Белое Рождество», когда он давал концерты в военных частях, принимавших участие во II Мировой войне, видевшие смерть, привыкшие к запаху пороха и крови бойцы, рыдали, слушая эту добрую и домашнюю песню. До 1998 года песня «Белое Рождество» являлась самой продаваемой композицией, написанной в течении последних 50 лет. Да и сейчас является далеко не аутсайдером подобных зимних хит-парадов. Кто только за это время не исполнял эту песню! Каждый артист, записывающий рождественские песни, почитает своим долгом и даже обязанностью спеть эту композицию, написанную эмигрантом из России. Однако самым популярным исполнением «Белого Рождества» до сих пор безоговорочно считается ее самая первая запись, с неизменным постоянством включаемая во всевозможные рождественские сборники песен.
Кто знает, может сочиняя лирическое «White Christmas», Ирвинг Берлин (он же Израиль Белин) вспоминал занесенный снегом далекий сибирский городок, где он появился на свет.
Источник статьи: http://www.sunhome.ru/journal/11753
Рождественский сочельник: как создать дома атмосферу чуда и любви
В народе существовала традиция: в Сочельник до первой звезды не есть. Логика проста: когда в Вифлееме родился Младенец Иисус, на Востоке зажглась новая звезда — об этом рассказывает Евангелие от Матфея. Вот верующие и старались не есть, поститься до того момента, как на небосклоне не взойдет первая звезда. «В Сочельник, под Рождество, — читаем у Ивана Шмелева, — бывало, до звезды не ели. Кутью варили из пшеницы, с медом; взвар — из чернослива, груши, шепталы… Ставили под образа, на сено. Почему. А будто — дар Христу. Ну… будто, Он на сене, в яслях…» Кутьей Шмелев называет сочиво, взвар — это крепкий отвар из чернослива, груши и сушеных абрикосов — они же «шепталы». Но главное в этом описании стола Рождественского сочельника — понимание, что наш пост — это наша жертва, наше приношение родившемуся Иисусу: сам не поем, а Богомладенцу эту пищу в ясли поставлю. Пост — это всегда приношение нашей любви Богу. Но, подчеркну, не есть до первой звезды было благочестивой традицией самого народа, церковный устав таких строгих предписаний не делал.
К Рождеству готовились заранее, Рождественский сочельник — апофеоз подготовки: в домах уже витало ожидание чуда, царила атмосфера любви, радости и тайны. Раньше, в отсутствии гаджетов и ТВ, эту атмосферу умели создавать. И неудивительно, что воспоминания о семейной подготовке к Рождеству, сам праздник, запечатлелись в памяти мемуаристов так живо и ярко.
«Елку украшали всей семьей. С утра в Сочельник на рояле, на столах и креслах, на подоконниках и даже прямо на полу появлялись легкие картонные коробки с гнездышками внутри, где в опилках, в стружках, в шелковой бумаге, в вате ютились райские птички, деды-морозы, девки-чернавки, яркие разноцветные стеклянные игрушки… причудливый, фантастический мир детского счастья, такой хрупкий и такой прекрасный, такой волшебно нереальный и в то же время теперь, через многие годы, кажущийся единственно реальным из всего, что было когда-то в жизни», — вспоминала в конце 80-х поэтесса Елизавета Рачинская. Ровесница века, пережившая все его потрясения и сохранившая на всю жизнь память о «светлом чуде семейного праздника».
Подготовка начиналась с Рождественской елки и похода на елочный базар. «Наше Рождество подходит издалека, тихо. Глубокие снега, морозы крепче, — рассказывал своему семилетнему французскому крестнику Иван Шмелев. — Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях — лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь, — тычинки. У нашей елки. как отогреется, расправит лапы, — чаща. На Театральной площади, бывало, — лес. А снег повалит — потерял дорогу! Мужики в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках — будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбами. Морозная Россия, а. тепло!».
К выбору Рождественской елки, к ее украшению было принято относиться серьезно. Вот что читаем у Анны Григорьевны Достоевской: «Федор Михайлович, чрезвычайно нежный отец, постоянно думал, чем бы потешить своих деток. Особенно он заботился об устройстве елки: непременно требовал, чтобы я покупала большую и ветвистую, сам украшал ее (украшения переходили из года в год), влезал на табуреты, вставляя верхние свечки и утверждая «звезду» на вершине».
Украшение лесной красавицы — целый ритуал. В одних семьях к изготовлению игрушек и развешиванию их на пушистых лапах-ветвях привлекали детей. В других елку наряжали взрослые, при закрытых дверях, стараясь сделать так, чтобы до Рождества дети ее не увидели. Анастасия Цветаева делилась: «Взрослые прятали от нас, детей, елку ровно с такой же страстью, с какой мы мечтали ее увидеть». А вот в автобиографической повести Алексея Толстого «Детство Никиты» встречаем другую традицию.
«В гостиную втащили большую мерзлую елку. Пахом долго стучал и тесал топором, прилаживая крест. Дерево наконец подняли, и оно оказалось так высоко, что нежно-зеленая верхушечка согнулась под потолком. От ели веяло холодом, но понемногу слежавшиеся ветви ее оттаяли, поднялись, распушились, и по всему дому запахло хвоей. Дети принесли в гостиную вороха цепей и картонки с украшениями, подставили к елке стулья и стали ее убирать. Но скоро оказалось, что вещей мало. Пришлось опять клеить фунтики, золотить орехи, привязывать к пряникам и крымским яблокам серебряные веревочки. За работой дети просидели весь вечер, покуда Лиля, опустив голову с измятым бантом на локоть, не заснула у стола».
Вчитайтесь, с каким живым чувством вспоминает это изготовление игрушек старшая дочь Льва Толстого Татьяна Сухотина-Толстая: «По вечерам мы все собирались вокруг круглого стола под лампой и принимались за работу… Мама приносила большой мешок с грецкими орехами, распущенный в какой-нибудь посудине вишневый клей …, и каждому из нас давалось по кисточке и по тетрадочке с тоненькими, трепетавшими от всякого движения воздуха, золотыми и серебряными листочками.
Кисточками мы обмазывали грецкий орех, потом клали его на золотую бумажку и осторожно, едва касаясь его пальцами, прикрепляли бумажку к ореху. Готовые орехи клались на блюдо и потом, когда они высыхали, к ним булавкой прикалывалась розовая ленточка в виде петли так, чтобы на эту петлю вешать орех на елку. Это была самая трудная работа: надо было найти в орехе то место, в которое свободно входила бы булавка, и надо было ее всю всунуть в орех. Часто булавка гнулась, не войдя в орех до головки, часто кололись пальцы, иногда плохо захватывалась ленточка и, не выдерживая тяжести ореха, выщипывалась и обрывалась».
Ну, разве не удивительно, с какой ясностью всплывают в памяти мемуаристов эти детские ощущения пальцев от прикосновения к шершавому ореху, который золотили более чем полстолетья назад. И отчего, через десятилетия, губы помнят ласковое прикосновение легких, тончайших лепестков золотой бумаги, которые ты, ребенок, отдуваешь, чтобы взять очередной. Просто воспоминания детства? Нет, атмосфера тайны, чуда и любви! Рождество!
«При украшении елки соблюдались раз и навсегда принятые порядки, — читаем в книге Елизаветы Рачинской «Калейдоскоп жизни». — В глубине, ближе к стволу, вешались сначала крымские яблочки, просвечивавшие сквозь темную хвою своими розовыми бочками; потом шли орехи, которые никогда не допускались выше середины дерева. Ствол и крестовина, покрытая ватой с блестками, опутывались золотыми и серебряными бумажными цепями и цепями из цветных леденцов. Внизу же вешались шоколадные фигурки зверей, птиц, детей и чудные печатные пряники с картинками, незабываемо вкусные, без которых не обходилось ни одно Рождество. Чем выше, тем елка становилась наряднее и ярче. На кончиках ветвей повисали блестящие стеклянные шары, покачивались, распустив хвосты, райские птицы; подняв паруса, куда-то в неведомую даль по зеленым хвойным волнам плыли сказочные корабли, летели ангелы, прижимая к груди миниатюрные елочки, веселые колокольчики на самом верху, вблизи лучистой Вифлеемской звезды, казалось, вот-вот зазвенят хрустальным праздничным звоном, а серебряные пушистые цепи и дрожащий, струящийся «дождь», наброшенный, как сверкающая сетка, поверх всего этого великолепия, превращали елку в какое-то сказочное видение, от которого трудно было оторвать глаз».
Украшения и подарки на елке — в память о дарах волхвов, которые те принесли родившемуся Христу. Звезда на вершине — символ Вифлеемской звезды. Горящие свечи — как наши души, горящие верой и любовью.
Готовили в сочельник и Рождественский стол. В России раньше было в ходу специальное слово, обозначающее вкушение скоромной, то есть непостной пищи по окончанию поста — слово «разговение», знакомое нам по русской классике. Так вот, разговлялись после Рождественского поста уже 7 января, после ночного праздничного богослужения с ночной литургией — Всенощного бдения.
Обязательным блюдом Рождественского стола была свинина — дома побогаче готовили поросенка целиком. В народе считали: велено свинину есть на Рождество в наказание! Иисусу Младенцу не давала спать в яслях — хрюкала. Потому и называется — свинья! В домах побогаче фаршировали птицу, пекли особые пряники в форме козы или коровы — козули — символ животных, которые в хлеву своим дыханием согревали Младенца Христа.
Подарки к Рождеству — отдельная история. Готовили их, конечно, не в сам сочельник, раньше. Но в Сочельник приготовления завершали и прятали под елкой, у крестовины, под белой простыней. Анастасия Цветаева вспоминает «золотые обрезы книг в тяжелых, с золотом, переплетах, с картинками, от которых щемило сердце» — фолианты дарили им с сестрой. А вот что рассказывает сын Льва Толстого Илья: «Запас наших игрушек пополнялся раз в год, на елке… В сочельник вдоль стены ставились столики с подарками: цветная почтовая бумага, сургуч, пенал, это почти всегда дарилось всем… Огромная кукла, «закрывающая глаза»… Детская кухня, кастрюлечки, сковороды, тарелки и вилки, медведь на колесиках, качающий головой и мычащий, заводные машинки, разные всадники на лошадях, мышки, паровики и чего-чего только нам не дарили».
Дети тоже готовили подарки, сделанные своими руками, дарили их родителям, детям победнее, которых приглашали в дом на Рождество.
В Сочельник к вечеру «бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то. Елочки на них, разводы, как кружевное. Ноготком протрешь — звезды не видно? Видно! Первая звезда, а вон — другая… Стекла засинелись. Стреляет от мороза печка, скачут тени. А звезд все больше. А какие звезды. Форточку откроешь — резанет, ожжет морозом. А звезды. На черном небе так и кипит от света, дрожит, мерцает. А какие звезды. Усатые, живые, бьются, колют глаз. В воздухе-то мерзлость, через нее-то звезды больше, разными огнями блещут, — голубой хрусталь, и синий, и зеленый, — в стрелках. И звон услышишь. И будто это звезды — звон-то! Морозный, гулкий, — прямо, серебро. Такого не услышишь, нет…
_t_310x206.jpg)
Ко всенощной. Валенки наденешь, тулупчик из барана, шапку, башлычок, — мороз и не щиплет. Выйдешь — певучий звон. И звезды. Калитку тронешь, — так и осыплет треском. Мороз! Снег синий, крепкий, попискивает тонко-тонко. По улице — сугробы, горы. В окошках розовые огоньки лампадок. А воздух… — синий, серебрится пылью, дымный, звездный. Сады дымятся. Березы — белые виденья. Спят в них галки. Огнистые дымы столбами, высоко, до звезд. Звездный звон, певучий, — плывет, не молкнет; сонный, звон-чудо, звон-виденье, славит Бога в вышних, — Рождество.
Идешь и думаешь: сейчас услышу ласковый напев-молитву, простой, особенный какой-то, детский, теплый… — и почему-то видится кроватка, звезды.
Рождество Твое, Христе Боже наш,
Возсия мирови Свет Разума…
И почему-то кажется, что давний-давний тот напев священный… был всегда. И будет» (Иван Шмелев «Лето Господне»).
Источник статьи: http://rg.ru/2021/01/05/kak-provodili-rozhdestvenskij-sochelnik-bolee-veka-nazad.html